Халиль-Султан сказал:
— Не надо сейчас об этом говорить. Пусть дедушка сперва отдохнёт с дороги.
— Пускай отдохнёт! — живо согласился Шахрух.
И они разошлись на ночь. Каждый к своему месту.
Но Тимур не заснул.
Это была одна из последних ночей на землях, принадлежащих султану Баязету.
Земли Баязета здесь не исконные, не отчие его земли, а захваченные силой, принадлежащие ему по праву пролитой крови за обладание ими.
И вот Тимур прошёл по этим дорогам, взял Сивас, Малатью, наказал жителей за их приверженность Баязету и ждал, что Баязет соберёт все свои войска и заступится за своё владение. Тогда один на один они скрестили бы свои клинки, они решили бы спор, кому из них владеть вселенной.
Баязету было дано время собраться и прийти сюда — с начала весны Тимур вошёл в Баязетово владение. Ранней весной послал ему первое строгое письмо. Баязет не пришёл.
Ещё перед походом в Индию Тимур, разорив Багдад и оскорбив мамлюкского султана Баркука, попытался скрестить мечи с кем-нибудь из троих союзников с Баркуком, Баязетом или Бурхан-аддином, который не могуществом своих владений, а прозорливым умом усиливал их союз. Но скрестить мечи с каждым порознь, пока они не успели соединить силы.
Проведчики тогда рассказали Тимуру, что от Баркука к Баязету прибыл посол, привёз ему в подарок тяжёлые чаши, отлитые из золота, найденного в могилах фараонов, большие бронзовые кувшины с удивительными надчеканами серебром и золотом, редкостных лошадей, сабли дамасской работы, книги, искусно переписанные золотыми чернилами, много всяких диковин и даже жирафов, ручных, как верблюды. И в ответ Баязет послал Баркуку подарки не менее ценные, но, не имея лошадей, равных арабским, или жирафов, не обитавших во владениях османов, он в придачу к драгоценным вещам послал девять юных рабынь, взятых из балканских стран, и девять резвых мальчиков, пойманных на островах в Эгеевом море.
Тимур понял, что союзники держат дружбу между собой и что в битву выйдут вместе. Он понял, что, когда они окажутся вместе, он не сможет их одолеть, и, прервав этот поход, ушёл в Индию.
Узнав об этом, Баркук сообщил Баязету:
— Степная хромая лиса кинулась наутёк!
Эти слова вскоре знал весь народ, и арабы и османы запомнили это прозвище и смеялись над Хромой Лисой.
Баркук умер. На его место сел ребёнок, самонадеянный Фарадж. Бурхан-аддин убит. Его место пусто, а владения его, захваченные Молниеносным Баязетом, ныне покорены Тимуром. Подошло самое время сразиться с каждым порознь — с Баязетом здесь, с мамлюком Фараджем в его стране.
Попытка заманить сюда Баязета, пока все его войска разбросаны по разным краям, не удалась. Наскоро Баязет не пошёл, а ждать, пока он надумает принять вызов и явится во всей силе, не годилось Тимуру.
Остановись Тимур здесь в ожидании, Баязет успеет соединить свои силы, успеет и присоединить к ним смелые арабские войска Фараджа.
Не разумно ли теперь, пока Баязет отмалчивается, всей своей силой вторгнуться в его страну и уже не окраинные, новые владения, а все основные в его султанском хозяйстве подчинить себе? Везде поставить надёжных людей, а когда тут пыль осядет, спокойно уйти на Китай. Тогда можно не тревожиться ни за эту сторону, ни за Иран, куда некому станет вторгаться и откуда поэтому можно будет всех взять с собой на Китай.
Китай стоял перед Тимуром как главная цель всех его военных замыслов. В Китае некому бороться. Китай достанется ему, как спелый плод, свисающий над головой: кто там чуть тряхнёт ветку, тому и достанется этот плод, подобный гранату необъятной величины, набитый, как зёрнами, неисчислимыми ценностями.
После Китая овладеть всей остальной вселенной станет легче, чем заарканить джейрана на охоте, где отлично мчится, быстрее и выносливей любого джейрана, золотой конь Чакмак.
Пора бы и поохотиться, но хороша ли здесь охота, Тимур ещё не узнал.
Баязета заманить сюда не удалось. Может быть, самому туда вторгнуться? Но Баязет хитёр. Он опытен. Он умеет биться и побеждать. Он вдруг догадается заманить Тимура, допустить его в глубь страны, а сам той порой соберёт свои силы, снимет осаду Константинополя, подзовёт конницу, недавно овладевшую Коньей, подойдут десятки тысяч воинов, отдохнувших в Анатолии, в Смирне.
А Тимуровы войска есть и в Иране, и в Мавераннахре, и хотя войско, находящееся здесь, готово к походу, едва ли его хватит для одоления Баязета. Может не хватить. И тогда не останется ни похода на Китай, ни захвата остальной вселенной. Все развалится в битвах с османами.
Нет!
Тимур задул ленивое пламя светильника и накрылся меховым одеялом от ночной свежести.
2
Утром во всем войске уже знали, что они идут на Халеб.
К Тимуру пришли из его близких людей Худайдада на широко расставленных ногах, похлёстывая по сапогу неразлучной плёткой, покряхтывая и похрипывая, как бы устав дышать; Шах-Малик в узком синем халате с неизменной белой чалмой, повязанной туго, но с выпущенным за плечо длинным её концом; пришли и некоторые из других старейших военачальников послушать решения Повелителя на начинающийся день.
Он твёрдо сказал:
— Пойдём на Халеб.
Некоторые уже прежде думали, что идут туда. Но Худайдада, зная замысел Повелителя, считал, что надо сворачивать на османов. Он тоже знал, что войска Баязета расставлены на больших расстояниях одно от другого и, если идти быстро, Баязет не успеет их собрать к решительной схватке.
Худайдада ворчливо возразил:
— А Баязету подставить бок! Он и ударит, и одних из нас откинет направо, а других налево.
— Пускай бы! Мы его и зажмём, как жеребца, между коленками.
— Каков-то будет жеребец, а то и скинет нас оземь вместе с коленками.
— Пока что-то он не собирается, а когда соберётся помочь арабам Фараджа, мы с ними уже управимся, и останется султан без союзника.
Но Худайдада ворчал:
— С самой весны воинство без отдыха, без покоя. Битва за битвой, а толку мало: тут места не добычливы.
— Усталость пройдёт. Мухаммед-Султан идёт из Самарканда. Ведёт свежее войско. Я велел привезти из индийской добычи серебро, будем всем воинам платить за прежние годы и за три года вперёд. Сразу за семь лет рассчитаемся. Повеселеют, усталости не выкажут.
Худайдада, похлёстывая сапог плёткой, покорился:
— Рассчитывайся. Может, повеселеют.
В тот же день войска узнали и о предстоящем расчёте. И повеселели, и уже готовы были врубаться в любые ряды врагов, лезть на любые стены.
3
Мудрецы замечали, что завоеватели, разорившие многие города, любят строить богатые здания, наивно полагая, что потомки будут судить о их делах не по разрушениям в чужих краях, а по зданиям, возведённым у себя дома. И там, дома, всегда находятся историки, упоённо славящие созидателя, умалчивая, что разрушил он во сто раз больше, чем выстроил.
Разрушители любят созидать.
В то лето, когда Тимур разорил Сивас, султан Баязет во многих своих городах строился. Кое-где ещё строили, а в других местах уже завершили стройки. Поставили мечеть в Эдирне, как назвали прежний Адрианополь, в память павших под Никополем: в той недавней жестокой битве Баязет разгромил христианское воинство, благословлённое Римским папой на новый крестовый поход против мусульман. Этой битвой Баязет надолго устрашил рыцарей всей Европы и гордился ею как началом дальнейших побед над неверными, исподволь замышляя новые походы на Запад, когда управится с Константинополем.
Выстроили мечеть в Македонии для обращённых в ислам славян. В Кутахии и в Балахсаре.
Воздвигли большую соборную мечеть в Бурсе и назвали её прозвищем строителя — Илдырым-джами, что значит — мечеть Молниеносного. Он построил мадрасу, где кроме богословия начали изучать математику, астрономию, историю. Кроме учёнейших из своих подданных он пригласил учителями греков и славян из покорённых стран. Но с особой заботой и щедростью строили другую мадрасу в Бурсе — для обучения лекарскому делу по примеру сельджуков, основавших такую же в Сивасе. Теперь около мадрасы строили лечебницу, где будут лечить простых людей. Этой больнице и мадрасе он придал богатые земли на содержание больных и лекарей.