Карабанов тоже выглянул в окно: проламываясь сквозь яркую и шумную толпу торговцев, через пыльную площадь не спеша двигалась колонна всадников.
– А где же ваши вещи, гвардионус? – спросил Штоквиц у Карабанова с некоторой ехидцей.
– У меня, господа, – честно сознался Карабанов, – ни черта не осталось. Дорога дальняя. Беспутная и пьяная. Какой городишко понравится – там и загуляю. Так все где-то и растерял… Ну, да мне ничего не жалко.
– Это славно, – подал голос юнкер Евдокимов. – Я люблю людей, которым ничего не жалко!..
Ватнин тем временем куда-то сходил и привел низенького круглолицого солдата с головой, ушедшей в плечи. Солдат был гладко выбрит, один глаз у него косил на сторону.
– Вот, поручик, – сказал есаул Карабанову, – хоша он и татарин, но тут, как наслухался, что турка творит, так и отсекло его от аллаха… Зовут парня все больше Тяпаевым, а коли нужно по-другому звать, он все равно откликнется. Бери – тебе денщик нужен!..
Узнав, что Карабанов еще не был на приеме у Хвощинского, офицеры посоветовали ему сделать это сейчас же. «Не надо обижать старика», – убеждали они.
Когда денщики уже начали убирать со стола лишнюю посуду, штабс-капитан Некрасов напугал Карабанова громогласной командой:
– Вынима-ай па…
– …трон! – хором подхватили офицеры, и все полезли в карманы за портсигарами и кисетницами: по традиции гарнизона, только теперь можно было курить.
Карабанов рассмеялся, но прежней беспечности было уже не вернуть. Еще всецело находясь под впечатлением первой встречи с полковником на плацу, такой неловкой и несколько унизительной, поручик не был готов к этому визиту. И мысль, что сейчас ему надо идти в дом, где он может встретить Аглаю, сразу подавила хорошее настроение.
Однако и обидеть новых товарищей Андрей не пожелал, а потому, лихо проглотив для храбрости полную чашку рому, он крикнул:
– Колупаев!.. или как там тебя?
Солдат-татарин был уже в дверях: босые пятки сдвинуты вместе, носки врозь – на ширину приклада снайдеровской винтовки, все точно по уставу.
– Тута я…
– Так вот, Тутаев, берись за дело: надо мундир почистить, сапоги и пуговицы – тоже, чехол на фуражке сменить… Быстро!..
Комендант гарнизона квартировал в низенькой сакле, которая, подобно гнезду ласточки, лепилась к выступу скалы. Пригнувшись в низких дверях, Карабанов после яркого дневного света ничего не мог разглядеть в полумраке и с грохотом налетел на что-то звонкое и круглое, как будто похожее на самовар.
– Не ушиблись? – услышал он над собой голос Хвощинского, который, вдруг откуда-то появившись, очень просто взял его за локоть и повел за собою, дружески приговаривая: – Вот чертова азиатчина! И перед женой стыдно, да что поделаешь? Все дома забиты войсками…
Они очутились в небольшой комнатенке, служившей, очевидно, полковнику рабочим кабинетом. Среди бумаг на столе высилось несколько пустых бутылок из-под кваса, на тарелке лежал сухой карась, обгрызенный со спины; выводок гусей, кормившихся в углу, поднял при появлении поручика отчаянный гам и шум. Но первое, что успел заметить Карабанов, – это портрет Аглаи на стене, висевший на косо вбитом гвоздике.
Скулы внезапно свело злобной судорогой.
– Честь имею представиться, – суховато рапортнул поручик и, словно саблей, отсалютовал полковнику пакетом за четырьмя сургучными печатями.
Хвощинский выгнал гусей за двери, предложил:
– Да вы садитесь, поручик. Вот хоть сюда… Каково доехали?
– В коляске вашей супруги, – дерзко ответил Андрей, понимая, что сейчас говорит за него последняя чашка рома…
Печати хрустнули под пальцами Хвощинского. Полковник надел очки. Со стариковской аккуратностью расправил перед собой бумаги. Бегло глянув на офицера, он углубился в чтение. Карабанов, продолжая стоять навытяжку, почти с ненавистью разглядывал его желтоватую лысину с косыми начесами у венозных висков и большие хрящеватые уши, покрытые светлым пухом.
«Боже мой, – с ужасом подумал Андрей, – и этот паук, наверное, уже сегодня будет ласкать ее своими липкими лапами… Но почему он, а не я?.. Читай, читай, старая обезьяна…»
– О! – вдруг удивился полковник, пригладив лысину. – У вас образование скорее придворное, нежели военное. Я сомневаюсь, чтобы Пажеский корпус его величества мог выпустить из своих стен хорошего солдата. А посему (полковник встал, Карабанов щелкнул каблуками) смею надеяться, господин поручик, вы приложите все старания, чтобы использовать наши условия для своей полевой подготовки.
Хвощинский снова сел, переставил бутылки.
– Скажите мне, старику, – спросил он, – что заставило вас надеть казачий мундир? Вы же ведь не князь Петр Кропоткин, который прямо из пажей отправился в сибирский гарнизон!..
Сдерживая раздражение, глухо клокотавшее в нем, Карабанов кивнул на свои бумаги:
– Объяснять считаю излишним. Там, очевидно, все изложено…
И вдруг бумаги отлетели в сторону, очки полковника вскочили к морщинам лба, и на Карабанова уставились серые острые глазки:.
– Вы… Да знаете ли вы, что здесь написано? – «Поступок, недостойный звания офицера…» Объясните, что это значит? Карточный долг, связь с распутницей, кража или шантаж?
– Нет. – Карабанов невольно похолодел от таких предположений. – Просто я отказался драться на дуэли. Вернее, – быстро поправился он, – я не отказался встать к барьеру, но предупредил противника, что сам в него стрелять я не буду…
– Так. И – дальше?
– Тогда меня обвинили в трусости, и вы сами понимаете, что с репутацией труса оставаться в гвардии я уже не мог…
– И это все?
– Да. Пожалуй, все…
– Тогда скажите и не сердитесь на меня, – неожиданно мягко спросил полковник, – вы, может быть, действительно… струсили?
– Нет! – гордо вскинулся Карабанов. – Но у меня, полковник, как и у вас, очевидно, имеются свои моральные принципы, которых я и придерживаюсь. Убивать человека просто так, даже если он и негодяй, все равно есть гнусное преступление и должно подлежать всеобщему осуждению, а не восхвалению!..
– А какова же была причина дуэли? – снова спросил Хвощинский. – Впрочем, если здесь замешана женщина, вы можете не отвечать мне.
– На этот раз, – кисло ухмыльнулся Карабанов, – здесь обошлось без женщин. Просто я дал пощечину офицеру моего полка, человеку титулованной фамилии.
– Он вас очень оскорбил?
– Нет. Совсем нет.
– Так что же тогда?
– Он ударил солдата, который был георгиевским кавалером. А солдатам, господин полковник, как вам известно, кресты дают за пролитую кровь, а не за умение подслужиться!..
– Ну что ж. Я благодарен вам за объяснение. – Хвощинский через стол протянул ему руку, и Карабанов был вынужден пожать ее. – Мне весьма отрадно знать, что мой офицер мыслит именно так. И мне кажется, случись подобное с вами в моем полку, мои офицеры никогда бы не осудили вас за это…
«Мой полк… мои офицеры» – эти слова старик произносил с какой-то гордостью.
Тут с улицы послышался мягкий топот копыт, звяканье стремян, шумные вздохи лошадей.
Хвощинский распахнул окно.
– Вот! – радостно воскликнул он. – Как раз кстати: это казаки из вашей сотни. Они ходили в горные аулы. Пойдемте, заодно посмотрите и людей…
Офицеры вышли. Перед саклей спешились несколько всадников. Размундштучив лошадей, они сразу ослабили подпруги, ладонями смахнули с лошадиных спин обильный пот. Казаки покрылись в дороге пылью, ходили от долгой скачки раскоряками, лица у них были усталыми.
– А вот и ваш урядник Трехжонный, – показал полковник на пожилого костистого мужика с обличьем Пугачева, – он казак весьма исправный…
Урядник, неторопливо высморкавшись, пошагал к офицерам. Длиннющая змея нагайки его, оплетенной с хвоста в пряди конского колоса, волочилась за ним в серой рыхлой пыли.
Трехжонный с небрежной ленцой козырнул под мохнатую шапку.