〈…〉
Возле Вулворта она схватила меня за руку.
– Украдем что-нибудь, – сказала она, втаскивая меня в магазин, и мне сразу показалось, что на нас смотрят во все глаза, словно мы уже под подозрением. – Давай, не бойся.
Она шмыгнула вдоль прилавка, заваленного бумажными тыквами и масками. Продавщица была занята монашками, которые примеряли маски. Холли взяла маску и надела ее, потом выбрала другую и напялила на меня; потом взяла меня за руку, и мы вышли. Только и всего. Несколько кварталов мы пробежали, наверно, для пущего драматизма и еще, как я понял, потому что удачная кража окрыляет.
Как бы ни хотела Холли отгородиться от своего прошлого, прошлое ее настигло. Одним утром у дома появился довольно потрепанного вида мужчина в шляпе с пятнами от пота, который оказался мужем Холли, Доком Голайтли, фермером и лошадиным доктором из Техаса. Он рассказал писателю о настоящем детстве Холли. Прежде всего выяснилось, что ее имя – Луламей.
Все началось с того, что Луламей и ее брат Фред еще детьми влезли к Доку на кухню, чтобы своровать молока и яиц. Там он их и поймал.
– До чего же они были страшные – ты такого в жизни не видел. Ребра торчат, ножки тощие – еле держат, зубы шатаются – каши не разжевать. Оказывается, мать умерла от туберкулеза, отец – тоже, а детишек – всю ораву – отправили жить к разным дрянным людям.
Док сжалился над ними и взял к себе в семью. Луламей выросла, стала красивой девушкой, и добродушный Док влюбился в нее.
– Поправилась она у нас, красивая стала женщина. И веселая. Говорливая, как сойка. Про что бы речь ни зашла – всегда скажет что-нибудь смешное, лучше всякого радио. Я ей, знаешь, цветы собирал. Ворона ей приручил, научил говорить ее имя. Показал ей, как на гитаре играют. Бывало, погляжу на нее – и слезы навертываются. Ночью, когда ей предложение делал, я плакал, как маленький. А она мне говорит: «Зачем ты плачешь. Док? Конечно, мы поженимся. Я ни разу еще не женилась».
Луламей тогда было четырнадцать лет, потом она скажет, что брак этот, конечно, не мог быть официальным. Но она стала жить на ферме с Доком как жена. И все было хорошо, пока Луламей не начала читать модные журналы. Их мирную техасскую жизнь испортили журналы. Луламей помешалась на них, стала выписывать целую кипу, на сотню долларов, выискивала в них истории, смотрела картинки. И затосковала. Начала ходить по дороге.
– Что ни день, все дальше уходит. Пройдет милю – и вернется. Две мили – и вернется. А один раз взяла и не вернулась… Ворон ее улетел и одичал. Все лето его было слышно. Во дворе. В саду. В лесу. Все лето кричал проклятый ворон: «Луламей, Луламей!»
Долго Док искал Луламей и наконец узнал, что его «хозяйка» живет в Нью-Йорке, и приехал забрать домой. Но Холли объяснила ему, что теперь она другой человек, и несчастный фермер, лошадиный врач, уехал к себе в Техас.
На следующее утро, проводив Дока, Холли пришла к писателю со словами «надо выпить». Они сели в баре у Джо Белла, и уже к двенадцати часам дня, подвыпившая и сентиментальная, она говорила бармену:
– Смотрите, мистер Белл, не вздумайте влюбиться в лесную тварь. Вот в чем ошибка Дока. Он вечно таскал домой лесных зверей… А диких зверей любить нельзя: чем больше их любишь, тем они сильнее становятся. А когда наберутся сил – убегают в лес.
Ф.Ж. Расскажу историю про Холли Голайтли в моей жизни.
Мы просто хотели поговорить о снах, мы друг другу ничего не обещали. Однажды я потерял голову от девушки на восемь лет младше меня. Мне было двадцать восемь, ей – двадцать. Мы познакомились, когда вместе работали над театральным проектом. Это произошло, когда мы с Борисом Александровичем делали выпуск про Чернышевских, я тогда довольно строго относился к чувствам и, мне кажется, получил за это сполна.
Как-то раз она мне написала: «А можешь мне рассказать про сны, пожалуйста? Мне эта тема очень интересна, давай встретимся, покушаем». Я ответил: «Давай поужинаем, и я все тебе расскажу». У меня не было никаких фантазий об этой встрече, мой внутренний нестрогий эйджист просто не допускал возможности какой-то романтической истории.
Мы встретились в ресторане. Про сны – ни слова, мы говорили о гадании и про ее экзистенциальные переживания о будущем. Я как-то невольно и нежно обесценивал ее проблемы, хотя сам в двадцать лет переживал то же самое. Встреча прошла ровно, без романтического флера, было смешно и легко. Во мне росли любопытство и забота. Мы договорились встретиться еще раз и сходить в кино на «Французский вестник».