Б.П. И все эти месяцы ты страдаешь, правильно я понимаю?
Ф.Ж. Постепенно я приходил в себя: отправлялся на свидания и танцы, работал, принимал гостей у себя на Цветном бульваре. Но однажды она снова мне написала: «Мы можем встретиться?» Я удивился и решил, что не буду менять планы ради нее и честно скажу, что не могу. Она спрашивает: «А завтра?» Я отвечаю: «Завтра тоже». В итоге она меня встретила после танцев. Мы шли, по-приятельски общались. Поначалу не было никакого нервного романтического флера, но вечер закончился тем, что мы сидели в баре в центре города и держались за руки. Она сказала:
– Я хотела встретиться и сказать, что просто хочу дружить. Почему у нас все время так?
У меня внутри просыпается какой-то лирический ремарковский герой, который говорит:
– Таков наш рок, такова наша судьба. Мы будем встречаться с тобой раз в три месяца, вот так держаться за руки и целоваться. Что ж, мне о’кей.
Ложь, в которую я тогда искренне верил. Мы выходим на улицу, я заказываю ей такси. Говорю:
– Я буду ждать твоего звонка. И нашей завтрашней встречи.
Она отвечает:
– Я не смогу.
Я спрашиваю:
– Почему?
– Я иду завтра на день рождения.
– Не иди на день рождения, давай проведем этот день вместе.
– Я не могу.
– Давай тогда встретимся после.
– Я не приду.
– Я уверен, что ты придешь.
– Я не приду.
– Придешь.
Таксист уже сигналит:
– Вы надоели, давайте садитесь в машину!
Я был на сто десять процентов уверен, что завтра мы увидимся.
Весь следующий день я ждал ее звонка; думал, что мы обязательно встретимся. Переписывались мы очень мало, что было для меня хорошим знаком. Поздно вечером она мне написала: «Я еду домой». Я ответил: «А ты не проезжаешь мимо моего адреса?» – «Нет». В этот момент я понимаю, что она снова убегает от меня. Я лежу в своей кровати, смотрю в потолок и думаю, что мне делать. Вчера я говорил, что это клево, что это наш рок, наша судьба, но ни фига это не клево. Я чувствую, как в моей груди ноет заноза, чувствую, что несчастлив. Я понимаю, что нужно делать. Как поступить правильно. Я должен закончить эти отношения.
Наутро я пишу ей большое нежное письмо: «В эти стремные времена я хочу найти какую-то опору. Думаю, все люди испытывают сомнения, и я не исключение. Я бы хотел, чтобы рядом был человек, который во мне не сомневается. Хочу встречать его с работы, дарить подарки – каштаны, камни, платья, пленку для фотоаппарата. Приглашать на спектакли, в кино. Курить с ним сигареты, пить кофе. Целовать в разные места. Называть разными прозвищами – Петарда, Скорлупка, Шкатулка. Мне хочется все это попробовать». Написал ей, что, если она желает быть вместе, я готов. А если нет, то давай попрощаемся навсегда. И она мне ответила: «Спасибо за твое письмо. Я пока не знаю, что тебе ответить».
Б.П. Какой кошмар.
Ф.Ж. Мы с тех пор не виделись и не общались, общение закончилось навсегда. Ты меня тогда спросил: «Как тебе кажется, чему тебя учит судьба, чему тебя учит Господь Бог, если он тебе посылает такое испытание?» Я и сам чувак с избегающим типом привязанности. Я тоже убегаю от напряжения. Не в таком, конечно, количестве, как та девчонка, но и я вел себя несправедливо много раз. Теперь я прочувствовал, каково это, когда люди исчезают, ничего не объясняя. Несмотря на всю странность и смазанность этой истории, я испытываю к ней и той девушке очень теплые чувства. Я ощущаю в ней много взросления, поиск стабильности. Ведь на самом деле я не такой уж избегающий тип, – может быть, я даже чуть-чуть надежный.
Вот такая у меня история про Холли Голайтли, про сны и отсутствие обещаний.
«Завтрак у Тиффани» как трагедия одиночества
Б.П. Кажется, Холли всегда знала, чего хочет. И как ни странно, все у нее складывалось очень неплохо. После неудачи с Расти Троулером она нашла себе гораздо более «взрослого» богатого жениха, бразильского дипломата по имени Жозе. Холли перестала устраивать вечеринки и вести ночной образ жизни, она учила португальский и готовила сложные блюда. Холли уже ждала ребенка и в самом ближайшем будущем должна была переехать с Жозе в Рио. Билеты были уже куплены. Она, как и прежде, много времени проводила с писателем, но теперь говорила только о своей жизни в Бразилии, и писатель, конечно, тосковал. Потому что в той жизни, которую себе придумала Холли, ему не было места.