Да и вообще, все эти идеи — евгеника, новый человек, улучшение мира, все это в конечном итоге привело к фашизму и коммунизму, закончилось двумя мировыми войнами, концлагерями и горами трупов. На первый взгляд — парадокс, но если задуматься, то все логично. Этот мир не поддается насильственному улучшению! — засмеялся Томас. — Сто лет назад мир был не так уж и плох, не хуже, чем сейчас, и, скорее всего, гораздо лучше. Так стоило ли начинать?
— То есть, по-твоему, улучшать мир не стоит? — спросил я.
— Вопрос, как улучшать! — ответил Томас. — Я, например, улучшаю этот мир безопасными цивилизованными способами — участвую в голосованиях и каждый месяц перевожу пятьдесят франков в благотворительные организации.
— И как, помогает?
— Конечно! — уверенно произнес Томас. — Это хорошо функционирует, уже много веков! Нужно только, чтобы у вас в России, или в Ливии, или в Иране, все люди участвовали в общих голосованиях. По всем вопросам, как в Швейцарии, — построить новую дорогу, отремонтировать школу, выбрать мэра или президента. И еще чтобы раз в месяц каждый отдавал бы один процент дохода благотворительной организации. Тогда на Земле не осталось бы ни нищих, ни диктаторов.
— Не все так просто, — заметил я. — Допустим, Ливию можно разбомбить, и они поверят в демократию. Но с Россией сложнее. Россию так просто не разбомбишь.
— Бомбить не нужно, — разгорячился Томас. — Ты сейчас шутишь, я понимаю. Но я не понимаю, как можно не замечать очевидного? В Швейцарии нет природных ресурсов, все, что мы имеем, мы имеем благодаря демократии!
— И номерным банковским счетам… — вставил я.
— Прекрати! — отмахнулся Томас. — Возьми любую другую демократическую страну — Австрию, Швецию — это работает везде. Нет никакого секрета. Это не государственная тайна, все открыто, берите, копируйте, пользуйтесь. Если это все применить в России, люди в России будут жить, как в Швейцарии!
— А почему ты так убежден, Томас, что твоя швейцарская жизнь настолько привлекательна и завидна, что все остальные люди непременно должны мечтать жить, как ты. Ты! Сорокалетний невротик, без семьи, без детей, ненавидящий свою работу, своего начальника, большинство своих коллег, летом спасающийся доморощенной марихуаной, а зимой глотающий антидепрессанты. Кому может быть интересна такая жизнь? — хотел сказать я. Но не сказал. Между швейцарскими друзьями такие вещи говорить не принято.
Родители Томаса жили в деревне в десяти километрах от Асконы. Мы договорились, что сначала заедем в городок, пообедаем, поднимемся на Монте Верита, потом я отвезу Томаса к родителям.
Аскона встретила нас солнцем, ласкающей слух итальянской речью и самой вкусной едой, какую можно найти в Швейцарии. Даже всегда сдержанный Томас расчувствовался и пожал мне руку: спасибо, что вытащил меня сюда. На гору решили подниматься пешком. Подъем — мощенная камнем лестница — был довольно крутым, и для курильщика Томаса оказался сложным испытанием. Мы делали остановки, восстанавливали дыхание, любовались видами, и Томас продолжал рассказывать о Монте Верита.
— Знаешь, как их называли? Интернационал пророков и шутов! Довольно удачное название. Неизвестно, кого среди них было больше, пророков или шутов. И где граница между пророками и шутами. Ведь часто это одно и то же.
— До сих пор не пойму, как там Веревкина оказалась, — признался я. — Она ведь была уже немолодой, и вроде ни к пророкам, ни к шутам ее причислить нельзя.
— Аскона тогда не была дорогим курортом, — сказал Томас, — это была просто рыбацкая деревушка. И в этой деревушке вдруг оказалась художница, жена художника, пусть и без гроша, но с дворянским титулом и светскими манерами. Ёденковен уцепился за нее, он использовал ее, как приманку для знаменитостей. И потом ее муж, или не муж, а партнер, Явленский, был более или менее известен в Германии, а немцы составляли большинство обитателей Монте Верита. Кстати, этот Явленский — очень противоречивая фигура. В 1937 году, когда все порядочные люди отказывались от немецкого гражданства, он, наоборот, получил немецкий паспорт. Притом, что его картины были официально объявлены «дегенеративным искусством», он добивался права выставлять свои работы в Германии. Писал письма разным чиновникам. Я видел эти письма. В конце каждого стоит «Хайль Гитлер!». Все его усилия оказались напрасными, выставляться ему так и не разрешили. И приставка «фон», которой он обзавелся вслед за Веревкиной, была фальшивой. Он не имел на нее права, сфабриковал какие-то документы. Как видишь, все запутано, — вздохнул Томас. — Поэтому сегодня сложно определить, что такое Монте Верита. Семинары, которые здесь раньше проходили каждый год, постепенно сходят на нет. Музей уже три года как закрыт на реставрацию, но на самом деле никакой реставрации не идет. И дело не в том, что нет денег, Тичино — богатый кантон, все музеи здесь в образцовом порядке, просто они не знают, что с этим музеем делать. Кому он будет интересен? Что может заставить людей вместо того, чтобы пить кофе на променаде, совершать этот тяжелый подъем в гору? Истории про улучшение мира? Мир внизу и так прекрасен, как мы с тобой убедились, незачем было лезть на эту чертову гору, — Томас закашлялся.