— Ну да, сказал, что они на тебя давят. Психологически.
— Так сказал?
— Да. Ты еще много чего вчера говорил, — продолжал Толик. — Про космос, про семьсот лет жизни. Публика рыдала. Ты в этот бар, где мы вчера закончили, почаще заходи. Тебе там будут бесплатно наливать.
— О боже, — простонал я. — Толик, послушай. Эти часы, «открытое сердце», они не мои. Они очень ценные. Ты с ними, пожалуйста, аккуратнее. И давай сегодня вечером встретимся, поменяемся обратно.
— Сегодня не могу, — ответил Толик. — У меня через сорок минут самолет, — тут до меня дошло, что шум толпы в трубке — это звуки аэропорта. — Улетаю в Москву, потом в Сургут. Вернусь через десять дней, тогда и поменяемся. За часы не переживай, своей «дайтоной» отвечаю. Ты же мне ее сосватал, говорил, лучше часов не бывает. Так что не боись!
Толик дал отбой, а я продолжал сидеть и смотреть на трубку, будто ожидая, что кто-нибудь еще позвонит и расскажет мне, что же, черт возьми, вчера было.
Но никто больше не позвонил. После Невшателя мы свернули с автобана и поехали через невысокий горный перевал. Меня сразу же укачало. Я попросил остановить машину и бегом припустил к кустам. Пока меня выворачивало, Комин прогуливался по обочине и любовался видами.
— Красиво тут! — сказал он, когда я вернулся на место. — Мне очень нравится.
Я жадно припал к бутылке с водой. Когда напился, смог прохрипеть:
— Часовой ландшафт.
— Часовой ландшафт! Гениально! — воскликнул Комин. — Ну-ка расскажи.
Я сделал несколько глубоких вдохов и вытер испарину со лба. И начал рассказывать. Короткими фразами, будто перебежками.
— На южной части перевала больше солнца. Народ занимается виноделием. А там, в Юрской долине, холодные ветра. С севера. Виноград растет плохо. Зимой холодно. Сыро. Метет. Люди по домам. Протестанты. Вера бездельничать запрещает. Нашли занятие. Делают часы. Заказы из Женевы. Горы невысокие. Логистика без проблем. Все одно к одному. Так сложилось. До сих пор большую часть швейцарских часов делают здесь.
— Надо же! — восхитился Комин. — Ну, ты как?
— Плохо, — признался я.
— Садись, я аккуратно поеду.
Мы покатили дальше. Боясь, что меня опять укачает, я осторожно косился в окно. Пейзаж за окном, сдержанный в размерах, красках и пропорциях, будто бы тоже принявший протестантство, действовал успокаивающе.
— А ты молодец! Информацией владеешь! — похвалил меня Комин. — А ты, например, знаешь, где появилась первая в истории республика анархистов?
— У Махно, наверное…
— А вот и нет! Здесь! — радостно сообщил Комин. — Вот в этой самой долине. На полвека раньше Махно. Ну, может, не совсем республика, скажем так, административное образование. И обошлись без тачанок и большой стрельбы, но, что интересно, организовал и возглавил все это дело наш человек — Михаил Бакунин! Он считал швейцарских часовщиков передовым отрядом мирового пролетариата. Так и было — все поголовно грамотные, работящие, с головой на плечах. Он объяснил им теоретические основы анархизма, а на практике многому сам учился у них. Они отказались платить налоги в федеральный центр, точнее, платили только ту часть, которую сами считали справедливой, отказались отдавать своих рекрутов в армию, сказав, что если что, будут защищать себя сами. Учредили свою собственную полицию. Закончилось все довольно традиционно, анархисты перегрызлись друг с другом, но все равно — это был первый опыт, замечательный опыт!
— Ты решил пойти по стопам Бакунина? — ехидно спросил я. — Основать здесь новую республику анархистов? Или космических колонистов?
— Я вижу, ты пришел в себя, — улыбнулся Комин. — Новую республику основывать не будем, но на часовщиков у меня большие надежды.
— Объясни уже, наконец, что тебе от них надо. И с кем ты собираешься встречаться?
— Есть группа старых мастеров. Хранители традиций, так сказать. Они очень недовольны тем, что сейчас происходит в часовой индустрии, все эти международные корпорации, глобализация, вывод производства в Китай и так далее. Они решили объединиться и устроить акцию протеста на следующем БазельУорлде, стенд там арендовали, готовятся очень серьезно.
— А ты здесь причем?
— У нас есть некоторые точки пересечения, — туманно произнес Комин, — но дело даже не в них. Главное, что эти заслуженные аксакалы будут участниками выставки и будут протестовать. Наша задача — этот протест радикализировать и добавить свои требования.
— Радикализировать, — повторил я. — Даже страшно подумать, что ты под этим словом подразумеваешь.