— Отлично! — выкрикнул Рустам. — Вы двое пока свободны. Теперь оркестр! Оркестро, пор фавор!
На тропинке появились люди с духовыми инструментами в цилиндрах и синих мундирах с длинными фалдами. Они быстро и организованно начали строиться в две шеренги.
Мы подошли к Рустаму, нацелившись на его сумку, валявшуюся рядом со штативом. Из сумки торчало горлышко бутылки с граппой.
Рустам быстро все понял и сам достал бутылку.
— В «Божественной комедии» разве был духовой оркестр? — спросил я, принимая бутылку. — Что-то я не припомню.
Рустам смущенно почесал нос.
— Не было, конечно. Но понимаете, у них в местной коммуне очень хороший духовой оркестр. Они кучу призов на всяких конкурсах собрали. Просто молодцы! Короче, устроители свадьбы меня попросили, ну, чтоб я оркестр задействовал. Так, мол, веселее, и вообще. А я что, мне не жалко… Тем более играют они и вправду очень здорово. Да что там оркестр! У них тут певица есть, сопрано, Сильвией зовут, что характерно, простая продавщица из супермаркета. Голос божественный! — Рустам молитвенно сложил руки, копируя своих итальянских заказчиков. — Они в этом деле тут очень здорово разбираются. Говорят, до Ла Скалы чуть-чуть не дотягивает. Вы сами услышите, она сейчас переодевается.
— Эк ты, брат, развернулся! — искренне подивился я. — Когда мы с тобой последний раз виделись, у тебя в арсенале «летающие поцелуи» да «золотые шары» были. А теперь — и сопрано, и оркестр с призами.
Рустам расплылся в довольной улыбке.
— Так растем потихоньку. Только вы не подумайте, что это свадьба ради свадьбы, — сказал он, обращаясь к Комину. — Я настоящее кино давно собирался снять. Вон, Володька подтвердит. Тут просто так совпало, и свадьба, и люди хорошие, и Данте. Все одно к одному.
Оркестр тем временем закончил построение.
— Надо дальше двигаться, — засуетился Рустам. — Вы далеко не уходите, скоро снова понадобитесь.
Над виноградниками грянул бодрый марш. Солнце весело играло в начищенных до блеска трубах, все вокруг улыбались, пахло сухими травами, небо было пронзительно голубым, а граппа мягкой и душистой. Действительно — все одно к одному.
Я развалился прямо на теплой земле, Комин сидел рядом и читал распечатки текста «Божественной комедии», которые я дал ему в поезде.
— Нравится? — спросил я.
Комин пожал плечами.
Вот и пойми, что этому человеку надо.
Я собрался было немного поспать, но перед нами снова возник Рустам:
— Подъем! Ваш выход! Значит, следующая мизансцена такая: Дант с Вергилием идут по дороге, видят накрытые столы, люди пьют и закусывают, Сильвия поет. Вергилий смотрит на все это так, немного отстраненно. Но Дант поражен. Ты поражен, — повторил мне Рустам. — Дант спрашивает: Чей это крик? Какой толпы, страданьем побежденной? Вергилий отвечает: То горестный удел…, и так далее, текст тебе покажут.
— Я знаю текст, — неожиданно сказал Комин.
— Знаешь? Прекрасно! — обрадовался Рустам. — Тогда начинаем! Все на исходные позиции!
— Эй, откуда ты знаешь текст? — я подтолкнул Комина плечом.
— Выучил, — ответил он.
Раздалась команда «мотор!». Заиграл оркестр, но уже не так громко и не марш, а что-то лирическое. Вступила величественная Сильвия со своим знаменитым на всю округу сопрано. На певице было длинное концертное платье с блестками. За накрытыми столами стихли разговоры, все стали слушать певицу, но вежливое молчание длилось не больше минуты, легкомысленное солнечное настроение взяло верх, и над столами вновь зазвучали смешки и засверкали улыбки.
Рустам снимал все это камерой с рук. Он подкрадывался то к певице, то к оркестрантам, то к гостям. Потом направил камеру на нас и подал знак. Мы с Коминым двинулись мимо столов. Я изо всех сил старался выглядеть пораженным.
— Чей это крик? Какой толпы, страданьем побежденной? — спросил я, указывая на счастливые лица нарядных, безмятежно болтающих людей.
Комин гордо поднял голову, сузил глаза, придав взгляду пронзительность, и продекламировал:
— То горестный удел
Тех жалких душ, что прожили, не зная
Ни славы, ни позора смертных дел.
Он выпростал руку из туники и протянул ее к оркестру:
— И с ними ангелов дурная стая,
Что, не восстав, была и не верна
Всевышнему, средину соблюдая.
Их свергло небо, не терпя пятна;
И пропасть Ада их не принимает,
Иначе возгордилась бы вина.
Я поикал глазами паренька с подсказками. Он держал наготове листок с моей репликой.
— Учитель, что их так терзает
И понуждает к жалобам таким?