— Пожалуй, потопить не мешало бы, руки чего-то мерзнут, — нарушил тишину молчаливый Лосенко, работающий над картиной «Чудесный лов рыбы».
— Да, глупость все это, — машинально проговорил Баженов.
— Ты о чем?
— О глупости, — равнодушно, без каких-либо стеснений за случайно сказанное вслух, ответил Василий.
— О чьей глупости-то?
— О своей.
— Так зачем же вслух? — съязвил Лосенко.
— Чтобы знал.
— А я и так знаю, — рассмеялся Антон.
— А коли знаешь, так не спрашивай и не мешай думать, — сказал Василий, устраиваясь возле печурки в драном кресле.
…Надобно начать просто, — продолжал размышлять Баженов. — Ну, хоть бы так… Дела мои идут хорошо. Мой учитель доволен мною. Недавно я показал де Вальи модель храма римской богини Весты, сделанную мною по Витрувию. Для меня занятие сие, как и в детстве, большое удовольствие составило. И делал я ее, будучи озабоченный не токмо аккуратностью и красотою, но и всяческими науками архитектурными. Мой любезнейший учитель пришел в восторг неописуемый, но потом величайшее сомнение выразил, что сие изготовлено мною. Увещевать словами я его не стал, но порешил повергнуть в еще большие смятения трудами своими. Ныне Колоннаду Лувра заканчиваю, а также другие модели, проекты…
— Вот так-то, пожалуй, лучше, — опять вслух сказал Василий.
— Не может быть, — возразил Лосенко.
— Уверен.
— Тогда, конечно, валяй дальше.
— Зело говорлив ты сегодня, — заметил Баженов. И было трудно понять, шутит он или нет.
На этот раз Лосенко на всякий случай промолчал, не отпарировал.
— И все-таки, — тяжело вздохнув, задумчиво произнес Баженов. — …И все-таки… Как это у Аристотеля? «Людие вси от естества самого ведати желают…» Да, но мышление, яко свойственная от естества особливость разума, лишь первоначальное дело в познаниях истины, терпеливые пути к которой и через душевные свойства пролегают. Справедливо ли сие отрицать, всецело полагаясь на разум? Правы ли горячие умы, кои несовершенство мира в своих трудах изобразуя, желают, чтобы народами и государствами лишь законы повелевали? Повелевали! Можно ли законами человека изваять? Возможно ли высшее назначение бытия определить?.. А пред какими законами надлежит искусству рабою быть? — размышлял Баженов, забыв о том, что приготовился писать письмо родителям. — Все законы архитектуры — у Витрувия. Но они существуют для разума, а не для того, чтобы душою художника повелевать. И все-таки… И все-таки душа повелениям подвластна. Почему Пьер де Монтеро готикою увлекался, а мои нынешние учителя Вальи и Суффло покорить французов и мир античной простотою желание имеют? Где повелитель? В нас ли самих, в нравах ли времени, в политике, в душе ли народов, от коих мы происходим? Где корни, кои питают душу, создающую творения бессмертные?.. Французы ныне возглашают: «Назад — к Витрувию». Но что с того?.. Познать гармонию работ его — труд невеликий. Сотворить подобное — дело нехитрое. Но как познать душу творения, сокрытую в камне художником?.. Трудно, однако. Устал я. Хватит ли силы уйти от соблазна, не искать высшего счастья и смысла бытия в сиюминутных довольствах? Быстрее бы все… Кому как, а в России мне легче дышится, светлее страдается, шире думается…
«ЭКЗАМЕНАЦИЯ»
Около полутора лет пролетели незаметно. За это время неприглядное жилище посланцев Петербургской академии несколько преобразилось, оно украсилось многочисленными рисунками, миниатюрными моделями, изготовленными Баженовым, его эскизами, чертежами, проектами.