— Чудной ты, паря. Где деньги берут? У Нифона своих двадцать пять олешков, да у Якова — двадцать. Олешки кажинный год плодятся. Вот и деньги. Колхозных оленей волки режут, а их олени волкам не по зубам. А сколько дикарей к стаду пристает. По мясу не определишь — дикий олень или ручной, да никому это определять и не нужно — было бы мясо хорошее да недорогое. Кругом участки подсочки, лесопункта. Лес валить сила нужна. В ларьках-то у рабочих селедка, хлеб, чай, сахар да маргарин. Чай он и есть чай: кишки полощет — и все. Лесорубу мясо требуется. Оттого пастухи и пьют, что за оленину деньги получают. Раньше Нифон и Яшка смирными да послушными были при отце. Покойничек крутым характером отличался. Сейчас у них воля своя — разбаловались. В этот раз семгу свежепросольную на двух участках продавали. Кто ее не возьмет, если деньги есть? А найди, где они браконьерят…
— Подожди, подожди, дедко! — остановился Василек.
— Ты че забыл, паря?
— Да… забыл, я скоро вернусь. Иди потихоньку, дедко, я тебя догоню.
— Беги, коли приспичило. Я по-стариковски пошляндаю.
Василек понесся сломя голову, думая про фетель. К счастью, ушли недалеко, до речки — рукой подать.
Ловушка, как стояла, так и стоит. Лишь обледеневшие веревки натянулись как провода. А на месте бочонка с семгой зияла черная пустота. «Значит, пастухи эту рыбу продавали, чтоб купить водки», — догадался парнишка.
Проверять фетель он не стал. По туго натянутой веревке нетрудно догадаться — полная ловушка рыбы, бочонка на два будет.
Решение обрезать веревку пришло само собой — тогда фетель унесет. Рыбу, что скопилась в нем, конечно, уже не спасти — она мертва, но он откроет путь к копам другим рыбинам, и это радовало его.
Подбежав к колышку, Василек вынул перочинный нож и лезвием его чиркнул по веревке. Она прозвенела, как струна, и лопнула. То же самое сделал, перебежав по бревну, и на другом берегу. И фетель, тяжело переваливаясь, поплыл по течению.
Парнишка проводил взглядом ловушку с красавицей семгой, пока она не скрылась из виду. А затем вскарабкался на гору и отдышался. Он понимал, что не совсем хорошо поступил с пастухами, но ведь и они поступили с ним подло, да и семге на коны хода не дают. Он сам и скажет, что не сорвало их фетель, а он его утопил. И всегда будет бороться с такими хищниками.
Запыхавшись, Василек догнал Ефремовича и, глотая ртом воздух, сбивчиво выпалил:
— Все! Утопил! Больше продавать семгу не будут и пьянствовать тоже.
— Что утопил? — встревожился Егор Ефремович.
— Взял и обрезал ножом концы веревок у фетеля. Это им, подлым, от меня за все. За рыбу! За лося! За медведя! За Тайгу! За оленей-дикарей! За то, что меня без провианта и продуктов оставили! За все! — возбужденно выкрикивал Василек.
— Это ты, паря, зря сделал, со зла, — неожиданно помрачнел Егор Ефремович, шаря рукой в кармане и никак не находя спичечного коробка.
— Как, зря? — не понял Ефремовича растерявшийся парнишка.
Ему казалось — дед одобрит его поступок. Скажет — правильно сделал, Василек.
После нескольких затяжек «Шипки», Егор Ефремович прокашлялся и начал:
— Я не знал, что ты затеваешь. Не надо было тебе с ними связываться. Отбыл в чуме две недели и навсегда забудь, что здесь видел. Знал бы я, старый хрыч, что так дело повернется, не костерил бы их так. Выходит, что я, старый дурак, вместо того, чтобы образумить тебя, еще больше подлил злости. Вот ты и побежал суд вершить, хотя жизни-то еще по-настоящему не знаешь. Скажу тебе — в каждом человеке есть и добро, и зло. Вот и пастухи Нифон да Яшка, кроме плохого, много и хорошего делают. Скажи, кого от жены и детей малых пошлешь месяцами в лесу в любую погоду с оленями варзаться? А мясо людям есть надо. И заменить Нифона и Яшку некем. Москва пастухов не шлет. Да и не только это, — продолжил дед. — Во время войны тот же Нифон Иванович под пулями и осколками рвавшихся бомб и снарядов через озеро по льду олений обоз с хлебом в осажденный Ленинград водил. Сколько людей от голода спас! И обратно тоже не пустой возвращался — детей вывозил. Правительственные медали имеет. А ты у него ловушку хорошую уничтожил…
Парнишка совсем растерялся, и на глазах у него выступили слезы.
— Слезы лить не надо. Дело сделано. Да с кем не бывает! — Егор Ефремович положил шершавую ладонь на голову Василька. — Все мы хотим добро делать. А это не просто. Подозрение все одно на нас падет: только ты знал, где ловушка поставлена. На первых-то порах братья сильно разъярятся. Да скоро они в деревню не приедут, им сейчас надо стадо добирать. Да и рыбу ловить осталось несколько дней: раз белые мухи появились, не запоздают и заморозки. Семга откопует и в море поплывет. С тобой пастухи и в самом деле плохо поступили. Во зле на них ты это и сделал. А сейчас забудь обо всем поскорее. Со временем я, глядишь, с пастухами поллитру разопью и все им объясню. Они тебя поймут, не переживай.