За разговорами они незаметно миновали озеро. И теперь тропка круто шла вверх по склону. Кругом, насколько охватывал глаз, белели торцами пни, да, словно на пожне в страду, лежали кучи хвои и сучьев. Это была так называемая сплошная летняя рубка.
Вершины и ветки летом не жгут во избежание пожаров. И с появлением снега заготовленный в штабелях лес бревнами вывозят к реке. Огромные плоты зимней сплотки весной во время паводка уводят по Мезени пароходы, и прости-прощай, зеленая тайга Лешуконии.
Лесным «кладбищем» идти было тяжело и не очень приятно. После рубочных участков лесопункта начались участки лесохимии. Здесь стояли тысячи подсушенных сосен с желтыми стволами без коры. Почти от самой земли и до семи метров вверх она была снята, а чтоб дерево не погибло совсем, у каждого было оставлено по два узеньких ремешка, тянущихся снизу вверх параллельно друг другу. Жизнь еще продолжалась в зеленой верхушке деревьев, где встречались дятлы с красным хохолком на голове и другие птицы, но деревья эти уже были приговорены умереть.
Егор Ефремович, обычно балаболка и балагур, помрачнел.
— Все меньше боров остается, Василий, — с тоской в голосе заговорил он. — Через год и этот срубят, смотри, как высоко живицу кочкали. Значит, последний год деревья стоят. Весной снимут и эти последние ремни коры, что питают ветки вершины. Лето еще постоят эти сосны, чтоб жирней смолье было, а зимой их срубят и будут гнать смолу и скипидар. Кроме подсочки, с двух сторон участки лесопункта поджимают. Круглый год рубить много лесу надо… Особо больно, Василий, когда лес летом валят. Гибнут тогда гнезда птиц и дупла-гайны, в которых белка размножается. И крупным зверям туго приходится: должны перекочевывать с обжитых мест. А не будет лесу — не будет и мха. Чем тогда оленям питаться? Уполномоченный из района план на пятилетку в правлении показывал. Сказано там, чтоб увеличить колхозное стадо оленей до тысячи, а по району — до пятнадцати тысяч голов. Где это стадо кормить, в плане не сказано. Если дело так пойдет, скоро весь лес у нас вырубят да за границу вывезут. И останемся мы ни с чем. Лес нас поил, кормил, одевал, теплом согревал сотни лет. И как примириться, что нам, деревенским, ни на охоту, ни за грибами и ягодами некуда будет сходить? Чем жить-то будем?
— Да что ты такое говоришь, Егор Ефремович? — не согласился со стариком Василек. — Да разве на вырубках лесники семена не сеют, а школьники не помогают собирать сосновые и еловые шишки?
— Э, милок, для того чтобы эта сплошная рубка покрылась хорошим лесом, потребуется более ста — ста пятидесяти лет, — настаивал на своем дед.
— Боров, говоришь, нет? — горячился Василек. — Да боров на два таких стада, как наше, хватит. От вершины Слебы до Спыссы бора тянутся.
— Откель ты про то знаешь? — удивился старик. — Речка Спысса далеко по Коми течет, — с недоверием уставился на парнишку Егор Ефремович. — Неужто ты там побывал?
— Да, был, — отвечал Василек. — От вершины Слебы до Спыссы два дня ходу по старому визиру. Правда, места там глухие.
— Дела! — изумился Егор Ефремович. — Да как же ты не заблудился-то?
— Повезло, — хмуро ответил Василек.
На пути встретилась сырая лывина. И на бровке ее старый глухарь собирал из-под таявшего снега рдеющие ягоды брусники.
Почувствовав приближение людей, он вытянул шею и, сорвавшись с кормежки, прогрохотав могучими крыльями, улетел в сторону осинника.
Василек схватился за ружье, но было поздно. Кто же знал, что тут глухарь жирует…
— У тебя хоть стрельнуть-то есть чем? — оживился Егор Ефремович.
— Да есть патрон, заряженный средней дробью.
— А тетеру зашибешь иль нет? Надо бы твою тетку свежей дичью угостить. Ох, и румяная у тебя тетка, как булка пышная, ядрена корень. Я таких сроду не видал.
— Если на выстрел подпустит, так что не зашибить, — прервал разговор о тетке Василек.
— Так ты стрельни! Стрельни, Василий! Не жалей заряда-то, — уговаривал его дед. — Суп из тетеры очень и очень пользительный. Дома Маланья быстро сварит.
Они долго шли молча, боясь вспугнуть дичь. Но тетера, как назло, не попадалась.
— В чум без ружья шел, так тетеры сидели у самой тропки, как вороны около скотного двора, а сейчас с ружьем идем, так дичь не встречается, — переживал Егор Ефремович.