Родственнички от неожиданности и кровать из рук выпустили.
— Как это ты мне не дашь кровать, мальчишка?! — Федор даже побагровел от возмущения. — Мы ведь не даром ее взяли. Цельный червонец, десять рубликов — один к одному, твоей тетке отдали. Убери руки, Василей, добром прошу. Тащи, Федоска, кровать. Что стоишь — рот открыла?
Василек как побитый пошел прочь. Смысл сказанных Федором слов медленно доходил до сознания. Да у него же тетка приехала! Как он мог про нее забыть? А у нее, видимо, денег нет на обратную дорогу, вот она часть вещей и продает. Есть из-за чего расстраиваться. Он может спать и на полу и на печке, да и сам смастерит себе кровать. Можно устроиться и на лавочке пока — телогрейку под голову — и порядок. Много ли ему одному надо…
С этими мыслями Василек робко, как неродной, вошел в избу и увидел — она пуста; все, что было заведено при матери, исчезло. Даже лавочки-скамейки — и той не осталось. Лишь печка на месте стоит.
Нахмурив белесые, выгоревшие за лето на солнце брови, усталый и худой, в грязной, прожженной телогрейке Василек, словно одеревенев, стоял в своей опустевшей избе. Он не слышал, как мягкой кошачьей походкой вошла голубоглазая и румяная женщина, с лучистыми ямочками на щеках и с золотыми серьгами в мочках ушей. А когда заметил ее, то никак не подумал, что это и есть его тетя Фрося.
— Так во-от ты ка-акой племянни-чек!
Подойдя к нему, женщина слегка прикоснулась к его плечам руками, словно боясь испачкать свои пухлые пальцы с перстнями и маникюром.
— Я твоя тетя из Тулы. Ефросиния Сергеевна, — певучим голосом сказала она.
Василек невольно отодвинулся от нее. Не такой он представлял себе тетю Фросю из города.
— Ну и худоба же ты. Как из Освенцима, — продолжала, растягивая слова, тетя. — Придется тебя срочно приводить в порядок.
Тетя прошла за перегородку, и последовавший за ней Василек увидел в углу избы емкий кожаный чемодан. Из него был извлечен большой пакет.
— Вот тебе костюм, рубашка, носки и ботинки. Остальное в Архангельске купим. Пока иди мойся в баню, а после бани оденешь все чистое, — распорядилась тетя. — Спеши. Скоро придет самоходная баржа, на ней мы и поедем в Тулу. — И, вполне довольная собой, добавила: «Дом за двести, корову за сто рублей я продала колхозу. И получила оттуда твой расчет. А ваши вещи я что по дешевке продала, а что раздала людям на память о вас. В магазине твой долг тоже заплатила».
Василек не верил своим ушам: он едет в Тулу и будет городским мальчишкой. Не успел он сказать и слова, как в галошах на босу ногу в избу ворвался, запыхавшись, Егор Ефремович и, оглядевшись, запричитал:
— Ай-ай-ай, Ефросинья Сергеевна, разбитная вы баба…
— Женщина, — усмехнулась она.
— Да-да, женщина, — быстро поправился дед. — Все успели продать и раздать, пока я в чум ходил. А мне в память от Матрены Панкратьевны ничего не осталось, — тяжело вздохнул он. Но тут же глаза его оживились. — Да вот хоть это для поминок отдайте, Ефросиньюшка-голубушка.
Дед вытащил из подпечья ухват и кочергу.
— Да бери, бери, Егор Ефремович, — улыбнулась Ефросинья Сергеевна. — Благодаря вам мне не придется самоходку задерживать в Лебском.
Довольный, взглянув на Василька, Егор Ефремович заторопил его:
— Ты что стоишь, Василий? Беги быстрей в баню мыться. Для тебя топили. Баржа, в Вожгоре под разгрузкой, долго не задержится… — И выйдя из избы вместе с парнишкой, зашептал ему на ухо: «Счастье, тебе, парень, подвалило. Слушай тетку и будешь как за каменной стеной, в добре и сытости. Что тебе здесь одному горе мыкать»?
Никогда еще не приходилось Васильку одеваться сразу во все новое. И хотя одежда оказалась немного тесноватой, такого костюма у него никогда не было. «Вот бы здорово, если бы меня в такой одежде увидели мамка и сестры!» — подумал парнишка и решил для себя: «Буду слушать тетку».
Пока Василек мылся в бане, у соседей в доме началось гулянье. К кочерге с ухватом Ефросинья Сергеевна, расщедрившись, добавила денег на бутылку, и растроганный Егор Ефимович пригласил ее в гости. А заодно и медсестру Жанну Айвазовну, которая тоже зашла к уезжающим.
Маланья утку тушит, закуски на стол носит. А хозяин, уже хватив немного водочки, лишь командует:
— Маланья, что есть вкусного в подвале и печи, все на стол мечи! Дорогие у меня гостьюшки…
Изба у Егора с Маланьей добротная, из тех, что ставятся, вот уж и правда, на века. В кухне — печь и полати, в горнице — деревянная кровать с пуховыми перинами чуть не до потолка. В переднем углу — старинные иконы.
Сама Маланья за стол не садилась, все хлопотала около печи, самовара да вокруг гостей.