Релкин уже почти одолел стену и на мгновенье остановился перевести дух.
Только он собрался двигаться дальше, как менее чем в двадцати футах от него с треском распахнулась дверь.
Релкин шмыгнул за угол надвратной башни. Два стражника вышли на стену и направились в его сторону. Релкин быстро скользнул назад, перелез через стену и спустился вниз к контрфорсу.
Стоять было неудобно, ногам едва удавалось сохранять точку опоры на наклонной плоскости контрфорса. Он не смог бы продержаться здесь долго, даже если бы его не заметили снизу.
Солдаты остановились как раз над ним и принялись обсуждать какую-то премию, которую им не выплатили, и неизвестно – выплатят ли вообще.
О возвращении к маленькому оконцу, где его ждала Лагдален, нечего было и думать.
Надо было как-нибудь слезть по этому контрфорсу вниз или, по крайней мере, отыскать опору получше. Релкин начал осторожно спускаться, отыскивая на ощупь, куда поставить ногу. Оказавшись на пятьдесят футов ниже, он обнаружил узкую, но вполне удобную щель, проходившую вдоль стены. Она отмечала то место, откуда начали возводить стены вместе с прибытием Неумолимого Рока в Туммуз Оргмеин.
Релкин быстро продвигался вдоль щели, направляясь к следующей башне, выступающей из стены. Добравшись до нее, он продолжил спуск; теперь тень башни защищала его от любопытных взглядов снизу. Вскоре он вновь оказался в лабиринте улиц. Он начал двигаться окружным путем к дальнему концу главной башни, которая располагалась на восточной границе древнего города Туммуз Оргмеин. Впереди, неясно проступая над старым кварталом, виднелась наружная стена огромной арены, возведенной рабами Рока для развлечения простонародья.
Он прошел в старые кварталы и вскоре затерялся в пыли и шуме огромного рынка. Здесь находилось сердце города, это место было застроено задолго до того, как здесь появился Рок.
Хотя Туммуз Оргмеин и был главным центром торговли на пути в Хазог, репутацию он имел скверную. Это был город древнего зла, место, где кочевники бескрайних степей, перейдя к оседлой жизни, медленно шли к упадку. На эти старые общественные структуры Повелители просто наложили железную власть их жуткого создания.
Вокруг Релкина торгаши-кочевники продавали буквально все, начиная с конины и ковров до фруктов и металлов. Шум стоял потрясающий, но Релкина он смущал мало. Релкин привык к суматохе городов Аргоната. В Марнери было точно так же.
Он прошелся по рынку невольников и сразу же осознал огромную разницу между городами Аргоната и городами врагов. В Аргонате никто не был рабом, все были свободны, хотя и связаны экономическими узами с городом, деревней и родовым кланом. Как только Релкин это понял, он взглянул по-новому на свою миссию здесь. Ему стало ясно, почему он оказался вовлеченным в эту титаническую борьбу.
На аукционном помосте красивая молодая женщина была выставлена на обозрение состоятельной публики. Она была совсем голая, и аукционист непристойным жестом указывал на ее сексуальные достоинства с плотоядными нотками в голосе. Лицо женщины оставалось бесстрастным, казалось, она вырезана из камня. А ведь на ее месте могла быть и Лагдален. При этой мысли у Релкина похолодело внутри.
Пройдя дальше, он увидел группу молодых воинов Теитола, у которых по-прежнему сохранялись следы краски на лицах. Они были прикованы цепями за шею, и глаза их сверкали яростью родных лесов. Их осматривала группа пузатых подрядчиков, искавших свежие рабочие руки, чтобы таскать камни и кирпичи.
Релкин испытывал сострадание к этим смельчакам, оторванным от родных земель, лишенным свободы и обреченным на недолгую, ужасную жизнь.
Затем он увидел какого-то эльфа, сидевшего в клетке, будто дикая птица.
Отчаяние в его зеленых глазах было настолько явным, что сердце Релкина вновь наполнилось скорбью.
Он отвел взгляд. Как ему хотелось всем им помочь, но что он мог сделать?
Разве что поскорей вернуться к леди Лессис с грибом.
Релкин миновал большой загон, заполненный старухами, измученными рабынями, выставленными на продажу чародеям для их жестоких экспериментов.
Щелкнул хлыст, и кто-то вскрикнул от боли.
Релкин продолжал идти дальше. Лицо его было похоже на маску, зубы стиснуты; он с трудом удерживался, чтобы не разразиться проклятиями, которые клокотали в сердце.
Он завернул за угол, прислонился к стене и так стоял, тяжело дыша, пока сердце немного не успокоилось и не остыли виски.
Какой-то старик с веревкой работорговца бочком подошел к нему. Релкин метнулся в сторону, но старческая рука успела схватить его за локоть.
– Ну, мой красавчик, что ты здесь делаешь? – закудахтал он, и в следующую секунду к голове Релкина протянулась веревочная петля. Дыхание старика было вонючим, глаза пьяными; Релкин саданул его по носу и, судорожно дернувшись в сторону, ускользнул от петли.
Старик с руганью схватился за нос, но локтя Релкина не оставил. Он сжимал его все сильнее; тогда Релкин извернулся и ударил старика вновь. Работорговец не устоял на ногах, хотя по-прежнему продолжал держать мальчика. В отчаянии Релкин лягнул старика ногой и наконец-таки ухитрился достать кинжал. Он приставил лезвие старику к горлу.
– Пусти меня или умрешь, – прошептал он хрипло. Старик освободил его руку, и Релкин дернулся прочь. Работорговец закричал, созывая стражников. Релкин стрелой пронесся по рынку, втиснулся в щель между сараями, набитыми свиньями об этом он догадался по запаху, – и вышел к неглубокой канаве. Он поменял направление и побрел вдоль канавы, изредка поглядывая назад, нет ли за ним погони. Но позади все было спокойно.
Менее чем в двухстах ярдах от того места, где, объятый страхом и яростью, шагал Релкин, капитан Холлейн Кесептон стоял в укрытии на краю огромной арены и в гневе сжимал кулаки.
Перед ним раскинулся ровный песчаный настил амфитеатра. Вокруг шумела толпа; шум перерос в рев, когда состязание на арене достигло кульминации.
Из трех человек, которые были брошены в бой с первоклассными бесами в черных доспехах, в живых остался только кавалерист Джорс.
Он был один против троих бесов, вооруженных хлыстами и кинжалами. У Джорса же был только неуклюжий топор, слишком тяжелый, чтобы вообще им пользоваться.
Хлысты бесов с треском гуляли вокруг него.
Джорс отчаянно размахнулся и упал, сбитый с ног инерцией. Щелкнули хлысты, топор выпал из рук. Бесы пинали его ногами и били хлыстами, а толпа ревела от восторга.
Кесептон отвернулся. Вот так будет с каждым; их всех растерзают в клочья на этом пропитанном кровью песке ради удовольствия черни Туммуз Оргмеина.
– Давай, солдат, поднимайся! – прорычал субадар Йортч. Злые глаза Йортча на мгновение остановились на Кесептоне. Йортч не хотел разговаривать с капитаном.
Словно воодушевленный призывом своего субадара, кавалерист Джорс умудрился перехватить хлыст и, подтянувшись с его помощью, встал на ноги. Он ударил беса, державшего хлыст, в лицо и отогнал назад остальных. Теперь они опасались с ним драться.
Толпа притихла.
Прозвучал горн.
Бесы отступили, и рев толпы сменился единым вздохом.
В дальнем углу амфитеатра открылись огромные двойные ворота, и оттуда выехала колесница, запряженная четверкой белых лошадей. Красивая молодая женщина, облаченная в белую шелковую накидку, в серебряном шлеме, прикрывавшем ее длинные золотистые волосы, удерживала поводья.
С резким криком она погнала четверку вперед, атакуя Джорса.
У Джорса не было сил бежать, он едва стоял на ногах, да и вообще бежать было некуда. Он взялся за неуклюжий топор и стал поджидать натиска.
Лошади неслись на него.
Женщина одной рукой вращала над головой веревку, а другой правила колесницей. То и дело с уст ее слетал дикий крик.
Джорс взглянул в холодные, полные смерти глаза наездницы и на миг потерял уверенность; затем он встряхнулся, отвел в сторону топор и ударил, но было поздно – удар прошел мимо.