Это была женщина с хорошей фигурой, чего я не мог не заметить, в симпатичных черных брюках и белой блузке. Затем я увидел грубоватый и очень простой серебряный крест у нее на шее, и все начало проясняться. Точно такой же носила Тилли.
Когда Тилли подняла взгляд и увидела меня, в ее глазах стояли слезы.
— О, Пол, не надо было…
Но потом она едва слышно представила:
— Это…
— Я мать Руфь, приятно познакомиться, святой отец, — сказала женщина, протянув длинную тонкую ладонь и рассматривая меня оценивающим взглядом. Насколько я мог судить, ее рост был примерно метр восемьдесят. Волосы были короткими и черными как смоль, с редкими седыми прядями. Вокруг серых, цвета дыма, глаз собрались морщинки, появляющиеся от слишком долгого пребывания на солнце. Она была одной из самых привлекательных женщин, встреченных мной за долгое время.
— Мы с Кларой… гм, матерью Руфью несколько лет жили в одной комнате, — начала Тилли.
— Когда мы были послушницами, еще во времена Всемирного потопа.
Высокая женщина улыбнулась. Она обратилась к Тилли.
— Я знала, что ты очень давно покинула орден, да? Но никто не мог сказать мне, где тебя искать. Исчезла и не оставила никакого адреса, куда писать. Из Тенанго немного увидишь, уж поверь.
— Я бы никогда не написала, слишком неловко. Теперь я журналистка. Знаешь, как это бывает. Мне правда очень жаль, Клара, что я тебе не написала. Это было глупо и не по-дружески.
Вокруг них собралась толпа. Кто-то начал бить в большой барабан, и люди запели. Но эти две женщины ничего не слышали.
— Не поддерживать отношений с друзьями — самый большой грех, который мы совершили… Журналистка, а? Да к тому же освещаешь визит папы. Вот это успех. Шикарно!
— Ничего особенного. А ты как?
— Ну, я стала той, кого все мы обычно ненавидели: настоятельницей. Вот уже почти десять лет я возглавляю монастырь в нагорье в Гватемале. Около сорока монахинь, в основном учим и ухаживаем за немощными. Все в делах. Это первый мой отпуск за многие годы. Разве не чудесно? Ты знакома с Его святейшеством? Ты не могла бы немного вразумить его?
Тилли — бывшая монахиня! Почему это не пришло мне в голову раньше?
Я оставил их и пошел в отель, полагая, что Тилли позвонит и отменит наше свидание за ужином, чтобы погрузиться с приятельницей в воспоминания о днях, проведенных в монастыре.
Но она не отменила, и мы отправились в местечко под названием «Мандарин» в районе Восточных Шестидесятых улиц. Мы по-приятельски болтали о поездке, о странной симпатии к прессе скрытных представителей церкви, вынужденных пойти на тесный контакт с журналистами, которых они были приучены ненавидеть, о спаде американской иностранной корреспонденции, о нью-йоркских ценах, о погоде. Наконец я сказал:
— Хочешь поговорить?
Палочкой для еды она гоняла креветку по тарелке.
— Нет, — ответила она.
— Ладно.
Мы выпили еще чаю.
— Да, — произнесла она спустя несколько минут, обхватив ладонями чашку. — Это история сестры Джин, без рекламных пауз. Бессвязная, потому что так я это чувствую. Плохо, если на виражах упустишь нить рассказа.
Она отпила немного и уставилась взглядом в чашку.
— Хорошо, я стала монахиней, потому что на то были как разумные, так и неразумные причины. Я любила жизнь, людей и церковь — и продолжаю все это любить. Но мир изменился, Пол, несколько быстрее, чем я могла за ним угнаться, и я тоже изменилась. Я хотела служить Господу. Монахиня надевает обручальное кольцо, когда дает последний обет, ты об этом знал? Невеста Христова.
Прекрасная идея, правда. Но что-то во мне начало меняться, я осознала, что мы, монахини, были для церкви дешевой рабочей силой, выполняли всю нудную работу: обучали, ухаживали за больными, убирали, готовили еду, делали всю мелкую работу, где не требовалась мужская сила. И это начало раздражать, особенно с тех пор, как я познакомилась с огромным множеством праведниц вроде Клары, а также с внушительным количеством священников, оказавшихся пьяницами, а кое-кто из них — старыми похотливыми козлами, и еще с несколькими, которых я сочла по-настоящему гадкими.
Она замолчала и выудила из сумочки носовой платок. Я молча налил еще чаю.
— Спустя некоторое время это осознание лишь возросло. Да кем они себя возомнили, эти мужчины, а в особенности геронтократия, управляющая церковью каждый божий день? Нас, женщин, притесняют и всегда притесняли, и занималась этим церковь, и, похоже, так будет и впредь. Знакомая история, а? И я доказывала, ходила на митинги, участвовала в заговорах, писала гневные письма и посещала бесконечные собрания и семинары. Однажды меня даже арестовали. На все это ушли годы, имей в виду, но однажды я вдруг поняла, что у меня не получится изменить хоть что-то, пока я нахожусь внутри системы. Клара до сих пор борется изнутри. Я не смогла этого вынести. Я ушла.