Диего, словно безумец, таращился на папу. Будто зомби, с пистолетом в опущенной руке он сделал вперед один шаг, потом другой.
— Она была такой красивой, улыбалась. Я подумал, что она хочет достать фотоаппарат, знаете, некоторые приносят с собой свой фотоаппарат, но когда она вытащила…
— Диего, возьми себя в руки, — резко сказал я, встав так, чтобы оказаться между ним и папой.
Он посмотрел на меня как на незнакомого человека. Затем дрожащими руками отдал мне пистолет.
— …в ее руке было это. Я схватил ее за руку и хотел оттолкнуть. Только оттолкнуть и все. Пистолет выстрелил. Мне очень жаль, да простит меня Господь, мне очень жаль.
— Сядь, Диего, — сказал я. Казалось, еще немного, и он потеряет сознание.
Треди опустился на колени, совершил крестное знамение и начал молиться за упокой души той, что пришла убить своего папу.
Я положил пистолет в карман и рухнул на колени рядом с Треди.
ВАТИКАН
ГЛАВА 25
Мягким римским днем я бездельничал на террасе у Тилли с многостраничным воскресным выпуском ее газеты в руках, когда она пришла из кухни с двумя стаканами холодного белого вина и завернутой в полотенце бутылкой. Одежды на Тилли было немного, и я понял, что вино — это запятая, а не точка. Присев рядом со мной на край шезлонга, она принялась перелистывать газету, пока не нашла свой материал — тысяча слов о новых мечтах Треди.
— Хорошая статья, — сказал я.
Она пробежала глазами текст.
— У-у, мясники, — сказала она, имея в виду редакторов.
Это был приятный домашний день из тех, что я начал ценить после смерти Марии и боли, поселившейся в моей душе. Эту рану не смогли излечить ни время, ни многочисленные «если бы». Тилли тоже это чувствовала, но по-другому. Ее горе было не меньше моего. Но Тилли газетчица, она не могла жить без напряжения. Ни с того ни с сего она вдруг заявила:
— Я до сих пор не верю в ватиканскую версию смерти Марии. Мне это не давало покоя несколько месяцев. А теперь, когда я устроила тебе великолепный обед, прекрасное вино и отличный секс, давай колись. От начала до конца это все вранье, да?
Мы похоронили Марию после отпевания в старой церкви на улице делла Кончильяционе, возле пресс-бюро. Там были все, кроме Треди. Он хотел пойти, но курия пришла в бешенство, и на этот раз здравый смысл восторжествовал. Треди прислал Ночиллу, государственного секретаря. Другой кардинал, латиноамериканец, произнес надгробное слово. Это была странная речь о путях господних, о том, как молодая, полная жизни женщина, человек свободной профессии и бывшая спортсменка-международница, скоропостижно скончалась во время своей первой аудиенции у Его святейшества. Господь оставил нас на этой земле, чтобы мы смогли представить себе невероятный всплеск волнения, так трагически переполнивший ее бедную душу.
Кровоизлияние в мозг. Большая ложь. А чего вы ожидали? Правды. Ну, конечно.
Представьте себе такой заголовок:
ЖУРНАЛИСТКА, ЗАМЫСЛИВШАЯ УБИТЬ ПАПУ, ПОГИБАЕТ В САМОЛЕТЕ ОТ РУКИ ПОМОЩНИКА ПИЯ XIII.
А еще, как уже бывало задолго до этого, желтая пресса начнет вопрошать:
УБИТАЯ ЖУРНАЛИСТКА — ЛЮБОВНИЦА ПАПЫ?
Нехорошо. Очень нехорошо. Большая ложь — лучше. Безопаснее. Сказанная без запинки, уверенно. Подобные вещи ватиканские чиновники веками произносили с большим красноречием, слащавым тоном и, видимо, совершенно искренне.
Тело Марии не было обезображено, и всегда поступающий правильно, потрясенный и заботливый Ватикан проследил за подготовкой к погребению, даже предложив место в ограде церкви, выделенное особым папским разрешением.
Ее заплаканные родственники послушной толпой прибыли из Чили, и кому из них пришло бы в голову осмотреть тело, так красиво убранное ко времени их прибытия?
Она выглядела спокойной. Как ожидалось, именно так и сказали ее родственники. Слово «вскрытие» никто не произнес. Если честно, меня тошнило от этого фарса, но я продолжал в нем участвовать.
Проблема не в правде, друг мой. И не в справедливости. Главное — защитить папу, защитить церковь. Сам Треди поступил бы по-другому, я уверен. Но иногда правда оказывается невероятной, а в ложь бывает легче поверить. Главное свое обязательство Треди дал церкви. В конце концов он хоть и неохотно, но уступил.
Это был маленький пистолет. Приглушенный хлопок был слышен только возле первых рядов бизнес-класса, где сидели пожилые прелаты, которые могли принять услышанный звук за хлопок пробки очередной бутылки шампанского.