Снова раздался выстрел над моей головой, и мы с Треди пригнулись, переводя дыхание, пока пуля со свистом носилась по пещере. Кабальеро, похоже, не замечал опасного рикошета. Он топнул ногой по воде и машинально коснулся ладонью шрама на щеке.
— Боже мой, действительно не стоило выпускать брата Психа из сумасшедшего дома. Он не такой сообразительный, как мы думали. Я стрелял в того, в кого целился, идиот! Для меня был опасен Лютер, а вовсе не безумный самодовольный дурак вроде тебя. Он был в Ватикане, следил за папой, следил за всем. Он был слишком близок, слишком умен. Лютер мне мешал.
Когда заговорил Треди, его голос звучал немного фальшиво, несколько медленнее обычного.
— У тебя был десяток возможностей раньше. К чему теперь этот фарс, эта сложная постановка?
— Ты действительно не понимаешь? Конечно, я мог убить тебя в любое время. Но смерти недостаточно. Никто не будет оплакивать брата Психа, а твое убийство, без объясняющей записки, сделало бы тебя мучеником. Нехорошо. Смерть настигнет тебя, но будет почти случайной. Что действительно тебя уничтожит и отомстит за Кабальеро, так это то, что твоя смерть, папа, обернется твоим позором и унижением, который увидит весь мир. Так, как это было с моей семьей. Брат Псих знает.
— Он жаждет не просто твоей смерти, но твоего бесчестия, Рико, и бесчестия церкви. Он хочет, чтобы все выглядело так, будто тебя убил я. Он оставит нас здесь. То, что лежит там, на престоле, создаст видимость, будто между ворами, обманувшими церковь, произошла ссора. Он хочет, чтобы твоя смерть оказалась такой же бессмысленной, а память о тебе — такой же недоброй, как и у его отца.
Папа посмотрел на меня с крайним пренебрежением.
— Чушь, — сказал он.
— Нет-нет, на этот раз Псих прав, — сказал Кабальеро возбужденно. — Все это ради телекамер, для истории. Приз в студию для Психа!
Он указал на небольшую коробку у престола.
— Это магнитофон, ваше ничтожество. А это листок бумаги. Вы запишете на пленку то, что написано на листке. Можете изменить свой голос, если хотите. От этого позднее все будет еще интереснее.
Папа с трудом подошел и молча прочел бумагу.
— Бессмыслица. Кто этот Рамон? Ты думаешь, кто-то этому поверит? Я не буду читать.
— Рамон — это просто имя. Люди поверят; правительства, газеты, церковь потратят миллионы и годы, разыскивая его. Но ты прочитаешь эту записку, потому что, если в ближайшие несколько секунд ты этого не сделаешь, я прострелю брату Психу колено.
— Не делай этого, Рико.
— Раз… два… три…
— Ciao, Рамон, — начал папа по-испански. — Вот очередной небольшой груз с Востока, высший сорт. Советую тебе переправить его нашим старым друзьям в Лос-Анджелес, и дайте парням из Майами время, пусть нагуляют аппетит…
Кабальеро восторженно следил, его лицо застыло в ухмылке, а глаза лихорадочно блестели.
— …перепродай потир и статуэтку через более или менее серьезных перекупщиков в Нью-Йорке и Лондоне, — продолжал папа. — Вряд ли кто-нибудь поймет, что они из Ватикана: они раньше не выставлялись. В следующем месяце…
Остального я не слышал. Я бросился на Кабальеро — сделал один гигантский шаг, после чего резко пригнулся. У меня не было возможности предупредить папу, но он, видимо, ждал чего-то подобного, ибо краем глаза я заметил, как магнитофон кувыркнулся в воздухе и рухнул на фонарь.
Свет погас, и в ту же секунду Кабальеро выстрелил.
Я почувствовал, как пуля просвистела мимо моей головы и взвизгнула, отлетев от каменной стены. Я метнулся к Кабальеро, упав на колени в воду, обеими руками обхватил его правую ногу. Он лихорадочно запрыгал в поисках равновесия, из которого мог бы сделать смертельный выстрел.
Я толкал, пытался поднять его ногу, изо всех сил старался его уронить. Я слышал, как где-то за мной в темноте метался папа. Я надеялся, что у него хватит ума убежать, пока есть возможность.
Кабальеро снова выстрелил.
На этот раз обломок камня отскочил от стены и больно оцарапал мне лоб. С минуту я чувствовал, как течет кровь, но потом я одолел Кабальеро. Мощным движением я яростно вывернул его ногу, и он рухнул на спину.
Пистолет улетел в темноту, но Кабальеро, словно дикая кошка, прыгнул на меня, нанося удары кулаками, царапаясь, хватая меня за глаза и шею.
Я боднул его головой и сильно ударил под дых. Но он был опытным бойцом, и у этой неравной борьбы мог быть только один возможный исход. Мы оба это знали.
От его удара ребром ладони у меня в голове зазвенело. Прямыми пальцами руки он нанес удар по нерву, отчего меня затрясло, а левую руку свело судорогой, и какое-то мгновение я ее не чувствовал.