Когда Данилов опомнился, Таня уже спала. Внутренне чертыхнувшись, он в нерешительности полежал, потом проделал ряд осторожных комичных телодвижений, понял, что, не побеспокоив жену, до будильника не дотянется, и всё же проделал те же самые движения снова. Наконец, вздохнул и полез из постели, но немедленно был утянут обратно.
- Ку... куда?..
- Ухожу от тебя. Насовсем. Всю подмышку просопела.
Вместо ответа она закинула ногу ему на бедро и тут же провалилась в сон.
- Да погоди ты, дай будильник возьму.
Она подождала его, сонно качаясь на локте, и, когда он лёг, тут же шлёпнулась на него снова.
- Не понимаю... зачем я за тебя вышла... Ты же... не будильник...
- Э-э... Я... Да, я не будильник...
- Не бу... ай, не будильник, я хотела сказать - романтик... Ты - не романтик...
- С чего это я не романтик? Я романтик. Я романтик, будильник не я.
- Вот я капельку посплю... там посмотрим, какой ты романтик...
- Никаких посмотрим, сегодня уже смотрели. Спи давай. Если я завтра не успею на первую электричку, знаешь, что будет? Конец света.
Он закрыл глаза, на него что-то посыпалось, и он открыл глаза снова. В глубокой черноте перед его лицом стремительно расширялось светло-серое пятно с оплывающими неровными краями; в горло его словно вошёл и с хрустом раскрылся холодный металлический зонд, и будто слежавшиеся и сморщенные лёгкие в единое мгновение наполнились сырым земляным духом. Данилову казалось, что он, вытянувшись, лежит один в глубокой яме и яма эта стремительно заливается бесцветной и неощутимой, но очень плотной жидкостью; жидкость подхватила человека, залила ему уши и, поддав в спину, швырнула его в зияющую вверху серую брешь. Края ямы обрушились под его пальцами, человек не удержался и рухнул на колени в какую-то омерзительную труху; боль, раздирающая лёгкие, не давала ему распрямиться, но он, согнувшись, встал на ноги, лёг грудью на край ямы, и тот самый жуткий, воспринимаемый уже не ухом, а всем телом рёв, который он принял за жидкость, вытолкнул его из могилы. Перекатившись на бок, он обхватил грудь и, отталкиваясь ногами, пытался отползти дальше, но всё под ним уже шевелилось и осыпалось вновь. По всей равнине, под ровно серым без каких-либо полутонов и оттенков небом никакого времени суток, под кошмарный рёв невидимых нечеловеческих труб лопалась мертвая, перемешанная с крошевом надгробий земля, и из колышущейся массы с немым воем лезли, как черви, тысячи скрюченных голых людей. И в тот момент, когда Данилов, наконец, выпрямился в жутком оцепенении, негромкий и непонятно каким образом слышимый в этой безумной вакханалии голос насмешливо произнёс:
- Ну что, опоздал ты на первую электричку, так полюбуйся - вот он, конец света! Всё из-за тебя! И не стыдно?
*******
Некоторое время спустя они сидели вдвоём на небольшом пригорке. Трубы уже не ревели, в неживом воздухе стоял неумолчный стон и плач, и необозримая голая человеческая река, вытекая из-за одного горизонта, огибала их с двух сторон, и, вобрав в себя бесчисленные притоки, уходила за горизонт следующий.