Мы станем мифом,
И анекдотом...
Но кто-то все-таки выплывает,
И слава Богу.
И он проложит свою дорогу
Кофейный синдром
В одно из прекрасных утр,
Проснешься ты стар и мудр,
Встанешь с кровати, устав
от ночных Камасутр,
Накинешь халат на плечи,
Возьмешь свою джезву,
Заваришь себе покрепче,
Сядешь в кресло.
Что еще нужно
Для полноты бытия?
На поверхности кружки
Темная полынья.
Затягиваясь поглубже,
Как в фильме Джармуша,
Ты падаешь в омут,
Пока за плечо не тронут.
Что гадать на кофейной гуще
Кто виноват? — Пушкин!
Что гадать, почему ты никем не понят!
Потому что ответов нет
Или они банальны,
Потому что счастье —
Это то, что сейчас,
И каждый рассвет,
Заходящий в спальню,
На шаг приближает твое «Прощай».
Хрустальный корабль Саше Пушкину
В нашем промышленном городе,
в колыбели Донбасса,
Где, как сказала премьер:
Шахтер — престижная мужская профессия,
Мой отец — философ и флибустьер,
Только такой и может вырастить принцессу.
Стащив у него полкорабля,
На бревне в подворотне,
Я затягиваюсь, и земля
Раскрывает свои горизонты.
Рядом со мною мой мальчик
Из параллельного класса —
Двоечник, джентльмен удачи,
Юн и особо опасен.
Зовут его Саша Пушкин, с глазами темными как антрацит,
Мы с ним в одних наушниках,
Наш crystal ship несется на риф!
В пьяной драке в какой-то пивнушке Сашка будет убит...
Не найдут виноватых.
Не будет Дантеса.
И мгновений чудных не будет.
Поплачет его принцесса и позабудет.
Луганка мун
Это было давным-давно Он меня пригласил в кино,
На последний сеанс, на последний ряд,
Я помню, губы мои горят,
Где-то рядом хрустит поп-корн,
Шон Коннери мчит на своем авто,
И целая жизнь вмещается в час,
И проносится мимо, потом сквозь нас.
Он как Джеймс Бонд
Меня берет в оборот,
Он как Джеймс Бонд
Меня целует рот в рот.
Я помню нашу фабрику грез,
Но double agent — double crossed...
Завтра все разлетится к чертовой матери,
Завтра его безголовее тело найдут в вентиляторе
Заброшенной шахты на берегу Луганки
И в ней отразится луна Касабланки.
За металл
Возле меткомбината находился пивбар
С поэтическим названием «За металл».
Какой-нибудь сталевар,
Уставший, голодный,
После свидания с домной
В своей преисподней
Опрокидывал там 100 грамм,
Потом еще и еще,
Теряя счет,
И горячий нектар,
Обжигая гортань
Делал его свободным,
Превращая в поэта...
Душа отслаивается от тела.
Что это — остановка сердца
или остановка мгновения?
Или и то и другое одновременно?
Он бродит между мирами
Он бродит между мирами
О чем-то спорит с ментами,
Требует от них доказательств существования Бога,
Цитирует Канта.
И ангелы в черных тогах
Хохочут над жалким комедиантом,
И только кровавая Мери
Роняет над ним слезинку.
Сержант-экзорцист говорит: «Delirium tremens»
И осеняет его дубинкой.
День, когда завяла сирень
(стих об Инге Т.)
Инга, ты помнишь день,
Когда завяла сирень?
Когда Кровавая Мери запуталась в сетке вен?
И как мы бредем через площадь Героев ВОВ
В твой дом, а может в любовь,
А может быть, — вон,
Вон из этой жизни, где правит постылый быт,
Пойдем туда, где нас не найдут,
ни родители, ни менты,
Где вечный май, и где не вянут цветы!
Бродский форевер
Здравствуй, мой Бродский!
Давай поебемся по-скотски.
Ты далеко, а я здесь в глуши Камбродской,
Это не ссылка, но все-таки захолустье.
Помню глаза твои полные страсти и грусти.
Ты заходи, и, быть может, печаль отпустит.
Кто я? Да я же твоя Трагедия,
Сестра твоя или Сестра Милосердия,
А может быть просто Ведьма я,
А значит, душа моя продана,
Проклята, Поэзией изуродована.
Я бы к тебе и сама, я не гордая,
Да только не знаю я адреса,
Рай, пустота, — кто признается...