Генри мысленно присвистнул. Хоть без колес, в цене эти звери не уступали спортивной машине.
— А гепард?
Вновь сверка с тетрадью.
— Он продается за… — Таксидермист опять назвал цену.
Теперь стоимость двухколесного зверя — мощного обтекаемого мотоцикла.
Генри оглядел еще пару животных.
— Очаровательно. Я рад, что зашел, но не хочу вас больше обременять.
— Погодите.
Генри замер. Казалось, все звери тоже напряглись.
— Да?
— Мне нужна ваша помощь, — сказал таксидермист.
— Ах да, вы обмолвились в письме. Чем именно я могу помочь?
«Неужели сейчас поступит деловое предложение?» — подумал Генри. Время от времени он вкладывал небольшие суммы в предприятия, которые обычно прогорали. Что, теперь он инвестирует в таксидермический концерн? Заманчиво. Было бы недурно стакнуться со всем этим зверьем.
— Пройдемте в мою мастерскую. — Таксидермист указал на боковую дверь, из которой появился с книгой Генри. Жест выглядел несколько повелительным.
— Конечно. — Генри шагнул к двери.
Мастерская была меньше, но светлее склада. Из зарешеченного окошка над двойной дверью в торцевой стене лился дневной свет. Попахивало химикалиями. Генри огляделся, подмечая обстановку. Большая глубокая раковина. Полка с книгами. Тяжелые верстаки и прилавки. Таксидермические материалы: банки с химикалиями, пузырьки клея, ящик со штырями, большая коробка с ватином, мотки ниток и проволоки, объемистый пакет с глиной, доски и дощечки. На верстаках аккуратные ряды инструментов: скальпели, ножи и ножницы, клещи и пинцеты, коробочки с заклепками и гвоздями, молотки и киянки, пилы и ножовки, напильник, долото, струбцины, стеки и шпатели, кисточки. Со стены свисала цепь с крюком. На полу и стеллажах стояли чучела, но здесь их было гораздо меньше: одни пребывали в совершенно разобранном виде, являя собой груду шкуры или кучу перьев, другие переживали процесс создания. Округлому каркасу из дерева, проволоки и ватина предстояло стать крупной птицей. Но сейчас таксидермист трудился над головой оленя: сквозь беззубую, безъязыкую пасть и пустые глазницы проглядывала яркая желтизна фибергласовой основы; незаконченная работа выглядела жутковато и пока что смахивала на олений вариант Франкенштейна.
В углу напротив двери стояла конторка, заваленная ворохом бумаг, из которого выглядывали словарь и древняя электрическая пишущая машинка — новые технологии таксидермиста явно не интересовали. Усевшись на деревянный стул, он показал на табурет возле конторки:
— Прошу вас.
Генри сел. Не интересуясь, удобно ли гостю, таксидермист достал из ящика кассетный плеер и нажал кнопку перемотки. Зашуршала пленка, потом раздался щелчок, и кнопка выскочила обратно.
— Слушайте внимательно, — сказал таксидермист, нажав «воспроизведение».
Вначале было слышно одно шипенье старой пленки, тершейся об изношенную головку. Потом нарастающими волнами стал пробиваться иной звук — многоголосье тявканья и рычанья. Однако через пару секунд его подмял новый отчетливый вопль. Громкий и затяжной, этот ядреный вой забирался на верха и наконец достиг точки, в которой перешел в мощный рык, отдаленно напоминающий смачный зевок гиганта — Нимрода, Титана или Геркулеса, потягивающегося со сна. Стон был мощный, нутряной. Ничего подобного Генри не слышал. Что выражал этот рык? Страх? Злобу? Тоску? Непонятно.
Похоже, это знал Эразм. Еще на рыкающем тявканье он напрягся и навострил уши. Генри счел это простым любопытством. Но пес задрожал. Услышав вой, он разразился неудержимым лаем. Казалось, он тоже разозлен или испуган. Генри схватил его в охапку, пытаясь утихомирить.
— Извините, одну минуту.
Он поспешно вывел пса в магазин, где привязал к ножке прилавка.
— Тихо! — шикнул Генри и вернулся в мастерскую.
— Что это было? — спросил он, усаживаясь на табурет.
— Вергилий.
— Кто?
— Они оба здесь. — Таксидермист кивнул на чучело ослицы, оседланное чучелом обезьяны.
— Беатриче и Вергилий? Из той пьесы, что вы прислали? — опешил Генри.
— Да. Некогда они были живые.
— Пьеса ваша?
— Моя. Вы прочли первую сцену.
— Значит, персонажи — животные?
— Именно, как в вашем романе. Беатриче — ослица, Вергилий — обезьяна.
«Значит, все-таки автор пьесы он, — подумал Генри. — Животные ведут пространный диалог о груше. Странно. А я-то полагал, что старикану гораздо ближе реализм. Ошибочка вышла». Генри взглянул на драматических героев — совсем как живые.