— Но когда же, когда это случилось?
Баронесса, помедлив некоторое время, ответила:
— Я думаю, что это случилось в день твоего рождения…
Тогда барон еще крепче прижал к себе жену свою:
— Ты рада? — допытывался он.
— О, конечно, мой друг, — чуть поморщившись, отвечала она, чувствуя приближение внезапной тошноты.
Положительно, день рождения барона в этом году был самым удачным.
Ровно через восемь месяцев после только что рассказанного барон фон-дер-Гац ходил взволнованный по полутемному залу своего замка и прислушивался к отдаленному шуму голосов, доносившемуся до его ушей сквозь запертые двери.
Граф Боржевский и предводитель дворянства ФрондиГарди тихо переговаривались, сидя в углу на мягком диване и раскуривая сигары.
Граф Боржевский казался несколько взволнованным — это заметно было по бледности его лица и невольному вздрагиванию руки, держащей сигару; предводитель, напротив, хранил полное спокойствие.
— Я знаю, — раскачивая закинутой ногой, говорил граф, — прекурьезный случай. В Италии не так давно одна женщина, будучи беременна, часто ходила в храм, где изображен был ад с хвостатым чертом на первом плане. Женщина всегда смотрела на это изображение, — и что же вы думаете? У нее родился ребенок, точь-в-точь похожий на написанного черта. Ç'est épatant![1]
Предводитель дворянства флегматично жевал сигару и молчал. Хитрые глазенки его бегали, посмеиваясь, по лицу графа и точно говорили: «Знаем мы, куда ты гнешь, милый мой, только на мякине старого воробья не проведешь».
Барон фон-дер-Гац продолжал мерить туда и обратно обширную залу, почти не замечая в волнении своем присутствующих.
В старом Гацдорфском замке сохранился давнишний обычай выносить новорожденного к отцу и гостям сейчас же по его омовении, не подпуская мужа к роженице.
Барон считал этот обычай священным и подчинился ему беспрекословно, хотя всей душой и рвался к страдающей жене.
Он уже было хотел кинуться на женину половину, когда дверь распахнулась и лакей в парадной ливрее и с канделябрами в руке громко возвестил, что роды кончились благополучно и что у барона родился наследник.
Вслед за тем показалась мамка в голубом сарафане, с белой ношей на руках. Лицо мамки было странно неподвижно, а глаза опустились вниз. Она медленно прошла по залу шагов пять и остановилась.
Барон робко, с улыбкой почти детской подошел к ней, за ним приблизились Фрон-ди-Гарди и граф.
Счастливый отец осторожно приподнял покрывало, закрывавшее лицо новорожденного, и вдруг в ужасе отпрянул назад. Предводитель дворянства пододвинулся ближе, граф окаменел, широко раскрыв глаза.
Перед ним лежал маленький черный сморщенный комок.
Он неистово кричал, почувствовав на себе струю холодного воздуха. Мамка стояла неподвижно, с глазами, опущенными вниз.
Барон исчез.
В ту же ночь он, не повидав больную жену, прискакал на рыжей кобыле своей к станции, сел в поезд и приехал в Митаву.
Стояла ранняя весна, снег только начинал таять, летний театр был заколочен, печально высясь среди оголенных деревьев сада.
У сторожа барон узнал, что бывшая здесь летом труппа уехала давно, почитай что месяцев пять тому назад, куда же — неведомо.
В местном участке барону посоветовали обратиться в полицейское управление; наконец, он вспомнил о знакомстве своем с полицеймейстером и через него узнал, что труппа из летнего театра перебралась в варшавский буфф.
Барон поехал в Варшаву, оттуда в Одессу, из Одессы в
Брест.
Это была какая-то бешеная скачка. Обуреваемый жаждой мести, барон не жалел ни времени, ни денег, кидаясь из города в город в тщетных поисках виновника своего позора — негра из летнего сада.
Вскоре я совсем потерял его из виду и только через полтора года после только что описанных событий, пять дней тому назад, узнал дальнейшую его судьбу.
Я гулял по одной из улиц Петербурга, когда встретил своего приятеля-адвоката. Он шел, деловито насупившись, с портфелем в руках; под распахнутым пальто виднелся фрак со значком поверенного.
— Куда ты? — спросил я его.
— В суд, в суд, голубчик, — отвечал он. — На руках у меня интересное дело… дело о бароне фон-дер-Гац.
Я, пораженный, схватил приятеля за рукав.
— Ты его знаешь? — спросил меня адвокат.
— Как же, — отвечал я, — с ним случилась прекурьезная история, но вот уже год, как он исчез из имения своего, и я ничего о нем не слыхал более того, что он побывал в Митаве, потом в Варшаве и других городах России в погоне за негром.