Тогда мой приятель захохотал неудержимо и сквозь смех воскликнул:
— Как, ты не знаешь, что было дальше? Слушай же…
И он рассказал мне следующую, вовсе, на мой взгляд, не веселую, но трагическую повесть.
Нигде не находя врага своего, барон фон-дер-Гац пересек границу и появился в Берлине… Там, в одном из увеселительных ресторанов, увидал он танцующего негра, узнал его фамилию, которая оказалась фамилией оскорбителя, и, подсторожив его у выхода, подошел к нему.
— Вы мистер Копкинс? — строго спросил барон.
— Да, я мистер Копкинс, — ответил изумленный негр.
Тогда барон вынул свою визитную карточку и, думая, что этим все сказано, пристрелил несчастного. Но так не кончилась драма барона фон-дер-Гац. Оказалось, что убитый им негр вовсе не был виновником всего случившегося и никогда не бывал в России.
Барону удалось спастись от преследований полиции. Так как убит был не белый, а негр, полиция не особенно беспокоилась, антрепренеру же барон переслал значительное вознаграждение.
Но убийство все-таки было совершено, и убийство неоправданное.
Позор еще не был смыт, но первая кровь пролилась. Барон замкнулся в себе, осунулся, избегал знакомых, почти не говорил. Уже ни о чем, кроме мести негру из летнего сада, он не мог думать.
Он перекочевал из Германии во Францию, из Франции в Америку.
Желание мстить перешло в безумие. Виновник не находился, и месть барона пала на всех негров. Он убил трех, пять — ранил.
Мучимый тщетными поисками, оторванный от привычной обстановки, хозяйства, отчаявшийся в любви, он бродил из города в город, всеми осмеянный у себя на родине и избегаемый на чужбине, жертва своего уязвленного самолюбия и детски чистой веры в справедливость.
Попав в какой-нибудь летний сад или буфф, где танцуют или поют негры, он усаживался в первый ряд и терпеливо ждал окончания спектакля. Когда занавес падал, он отправлялся к актерскому подъезду. Выходил негр — он подходил к нему и, смотря в лицо, говорил сухим голосом:
— Какая черная обезьяна!
Понятно, негр возмущался, и все шло по раз заведенному порядку.
Недавно в Филадельфии один такой негр, оказавшийся атлетом из цирка, на предложение драться, не говоря худого слова, избил барона до полусмерти. Барон застрелил его на другой день и, спасаясь от преследований, принужден был вернуться в Россию. Здесь его арестовали, — закончил приятель мой и снова засмеялся.
— Но что удивительнее всего, — продолжал он, — это то, что баронесса сумела доказать сумасшествие мужа до его ареста и вышла замуж за графа Боржевского; он же назначен опекуном барона, а маленького креола отдали куда-то на воспитание. Как видно, в самом деле не миновать сумасшедшего дома злополучному барону фон-дер-Гац!..
Окончив, мой приятель долго еще смеялся. Я же постарался поскорее избавиться от него, так как мне вовсе не было весело.
Апрель, 1909
НОВЕЛЛА{4}
Это произошло в один из художественных jour-fix‘oв[2], устраиваемых очаровательной женщиной, известной публике по вернисажам, неизменно появляющейся там с веткой желтой мимозы у корсажа.
Модные художники и писатели, вхожие к ней в дом, называли ее «прелестной Альмеей», — остальные вспоминали ее по цветку — «желтой мимозой».
В тот день она позировала перед пятью художниками. Кроме них, присутствовали на сеансе — молодой беллетрист Строев и музыкант-аккомпаниатор, кривоногий Ронин.
Прелестная Альмея смеялась. Она была весела — эта белая женщина.
Элегантный художник Забяцкий несколько раз повторил:
— Я назову свою картину — «Смех». Вы мне дали идею, восхитительная модель. Вы образ изысканного тонкого смеха.
Художник Грас каждый раз возражал на это:
— Будьте осторожны, пан Забяцкий. Я боюсь, что ваша картина заставит плакать.
Остальные смеялись тоже. Было весело с веселой Альмеей.
Строев сидел в глубокой нише венецианского окна, распахнутого настежь, и медленно тянул мараскин. Он был изящен в своем весеннем вестоне. В петлице ярко горел нарцисс.
— Почему маэстро не играет? — спросил кто-то.
Писатель улыбнулся. Он был холоден с пианистом.
— Для этого у него слишком тонкий слух…
— То есть? — подняла брови Альмея. Она поняла настроение писателя, — оно льстило ей, — и ждала большего.