Он оборвал внезапно свое чтение, так как снова резкий, отрывистый звонок недовольно прервал тишину.
Не было сомнения, кто-то хотел, чтобы его пустили в этот глухой час ночи.
Обеспокоенный и раздраженный, поэт прошел в переднюю; не зажигая огня, щелкнул английским замком. Неясная женская фигура стояла перед ним.
— Вы ошиблись дверью, — растерянно пробормотал Анемподист Иванович.
Она помолчала минуту. Потом тихо и уверенно сказала:
— Разве не сюда должна прийти Беатриче или, может быть тот, другой, ждет ее, а не вы?..
Анемподист Иванович молча отступил, учтивым жестом руки приглашая войти незнакомку.
Войдя в кабинет, она подняла раскрытую книгу, положила ее на стол привычным движением женщины, всюду замечающей беспорядок, потом уселась в кресло и стала гладить выгнутую спину Брамбиллы, прыгнувшего к ней на колени.
Анемподист Иванович растерянно стоял перед нею, потом сказал:
— Простите, одну минуту…
Пошел в столовую, закрыл кран самовара и вернулся в кабинет.
— Я знала, что этот сонет вам не удастся, — молвила женщина, — знала, что вы пишете стихи, и вам некому их посвящать. Вы продавали ваши строки и они приносили счастье тем, кто их покупал. Но ваш последний заказчик был последним — поверьте мне…
Поэт склонил голову над ней и, держась за спинку кресла, на котором сидела незнакомка, тихо вздохнув, ответил:
— Я не удивлюсь, если вы скажете, что вам известна вся моя жизнь. Люди, подобно мне, живущие замкнуто и одиноко, подчас оказываются на виду у всех. Но в этой комнате, и вот в той (он кивнул на дверь, ведущую в столовую), только две души обитают: из них одна — немая, мой верный друг Брамбилла, и я. Я читал в одной очень древней книге, что когда человек долгое время остается одиноким, душа его постепенно испаряется, покидая тело; она рассеивается по всему его жилищу, задевая и наполняя неодушевленные предметы. Не удивляйтесь и вы, если я скажу вам, что вещи в моих комнатах стали полуживыми, а я теряю жизнь, постепенно, день ото дня… Книга, давно мною не читанная, всегда попадается мне в руки и лист бумаги слетит со стола в ту минуту, когда я начну писать стихи против воли…
— Я это знаю, — ответила женщина и погладила спину мурлыкавшего Брамбиллы. — Вещи, вещи… Ах, как знакома мне их тайная жизнь, как часто, оставаясь одна, я разговаривала с ними… Может быть, это нервы — теперь все объясняют нервами — но, входя в комнату ранними сумерками, я каждый раз вздрагиваю, мне всегда чудится, что кто-то передо мною был здесь, что в моем кресле, у моего стола сидит существо мне неведомое — может быть, я, может быть — моя душа.
Замедляя речь свою, все печальнее говорила незнакомка.
— Боже мой, почему ищут поэты таинственного в необычайном, когда в самом обычном живет тайна…
Она тихо рассмеялась, точно струя воды медлительно лилась где-то поблизости, и на мгновение Анемподист Иванович увидел себя в темной столовой у самовара, и смутные пятна роз расцветали перед ним на матовом фарфоре чашки…
Он повел рукою по лбу, устало закрыл глаза и, вновь открывая их, увидел по-прежнему сидящую перед ним женщину.
— Беатриче, Беатриче… я сегодня читал Данте.
Весело незнакомка перебила его:
— Меня зовут Мария Ивановна… да, Мария Ивановна… Это очень простое, очень обыденное имя… Но разве плохо — Мария Ивановна?
— Да, конечно, очень хорошо… — Анемподист Иванович сел против нее и сразу ему показалось так тепло, так уютно в комнате и радостно стало, что за окном непогодь и метелица, а в комнате милая женщина, которую зовут Мария Ивановна, и что она сидит в его кресле, на коленях ее мурлычит самый обыкновенный, приблудный кот. Поэт потер бритые, повядшие щеки свои ладонями и улыбнулся в свою очередь успокоенно и по-детски.
— Конечно же, Мария Ивановна, — повторил он, — и конечно, у вас голубые глаза, ласковые, хорошие глаза — милой, простой женщины. Конечно же, большая ошибка, что я забыл о ваших глазах, когда писал стихи и потому они не удались мне. Ведь это так просто, так обыкновенно, и вместе с тем — так важно. Славная Мария Ивановна…
Он протянул к ней нелепые свои длинные руки и она взяла их в свои и медленно гладила, как только что гладила спину Брамбиллы — со спокойной заботливостью.
— Какой у вас смешной ноготь, — молвила она, — вы совсем не умеете стричь ногтей.
— Я ничего не умею, я одинокий.
— Вы пишете стихи, — отвечала незнакомка, — а теперь вы уже знаете, какие бывают глаза у женщины… Что же еще вам нужно знать, чтобы быть поэтом?