Она продолжала изучать пассажиров, на время больше заинтересовавшись ими, чем моими попытками завязать разговор.
Наши места оказались в конце вагона, рядом с буфетом. Стратегически выгодная позиция. Напротив нас расположилась женщина средних лет в серой меховой шубе, возможно, из шиншиллы, а может быть, и нет. Рядом с ней сидела девушка лет восемнадцати, смуглая, миловидная, с живым взглядом. Каждый мужчина в вагоне уже отдал ей должное, рассмотрев ее с ног до головы.
Глаза у девушки были темными, но добродушный взгляд вряд ли кто-либо назвал бы застенчивым. Она с вызовом отвечала на оценивающие взгляды.
— Не смотри так, дорогая, — обратилась к ней женщина в почти шиншилловой шубе. Похоже, их отношения были отношениями матери и дочери.
Мое первое впечатление состояло в том, что эта мамаша довольствуется своим положением женщины средних лет и уже вышла из игры. Но когда она сняла шубу, то у меня появились сомнения. На ней было платье того фасона, которые носят женщины лет на десять моложе. Ее животик был в порядке, лишь чуть-чуть округлился, а талия сильно затянута в корсет. Она из тех женщин, подумал я, которые хотят, чтобы их по ошибке принимали за старшую сестру, чего никогда не случается. Позже я узнал, что зовут ее миссис Тессингер, а дочку — Рита.
Интерес Риты к простым смертным нельзя было погасить окриком. С невинным высокомерием повзрослевшей девочки-подростка она наблюдала за мужчиной лет тридцати, который растянулся на сиденье в середине вагона справа от меня.
У него было удлиненное мрачное лицо, бледно-синее в том месте, где его недавно побрили, небольшие черные, близко поставленные, как два распетушившихся соперника, глаза. Невысокие виски обрамляла жесткая щетка таких черных и упрямых волос, что казалось, они взяты из конского хвоста. Мужчина был одет в синий шерстяной костюм, который сидел так ладно, как будто он в нем и родился.
— Интересно, почему он ворчит? — произнесла Рита Тессингер, словно тот не сумел по достоинству оценить предоставленную ему возможность дышать тем же воздухом, который вдыхала она, плавно расправляя свои легкие.
— Не переходи на личности, дорогая, — заметила миссис Тессингер, будто проиграла фразу из знакомой пластинки.
— О чем же тогда можно говорить?
— Давай поговорим о погоде, — предложила осипшим голосом женщина, сидевшая по другую сторону от Риты. — Мерзкая, правда? Эти ветры с озера срывают плоть с моих костей. Я — за солнечный юг.
— Я тоже люблю юг, — согласилась с ней Рита, дабы показать, что она там бывала. — Но мне нравится и Чикаго — там у меня всегда такое радостное настроение.
— Единственное, что можно сказать определенного о Чикаго: это большой город, но от большого города не долго и устать.
Она говорила так, будто ей пришлось пожить во многих больших городах. Любопытно, в каком качестве? В этой остроносой женщине лет шестидесяти с чрезмерно накрашенным обветренным лицом было нечто такое, чего не могла стереть манера одеваться. Голубой шерстяной костюм и огненная блузка были под стать ее ярко накрашенным щекам, но за всем этим камуфляжем скрывались старые глаза, вкрадчивые и искушенные. Когда она двигала руками, то позвякивали навешанные на них многочисленные дешевые украшения. А руки находились в постоянном движении, тряслись, подчиняясь старческой непоседливости. И все-таки в ней что-то было. По крайней мере, она казалась женщиной, побывавшей в разных переделках и сумевшей заработать деньги или добиться власти в другой форме.
Мэри заметила, что я наблюдаю за соседкой, и прошептала с колкостью, присущей всем женщинам:
— Не правда ли, эта шляпа — настоящий ужас?
Так оно и было. Иначе и не назовешь этот огромный, аляповато украшенный головной убор. Женщина представляла собой один сплошной ужас. Но сидевший рядом с ней мужчина, похоже, так не думал. Он часто поглядывал на нее сбоку с наивным интересом.
На первый взгляд, интерес к такого рода женщине не являлся его наиболее заметной чертой. Напыщенная, неуверенная веселость, тщательно постриженные редеющие волосы, начинающие наливаться жирком здоровые плечи, тщательно отутюженный, но уже начавший мяться костюм в полосочку и дорогой яркий галстук объявляли: я — преуспевающий американский бизнесмен. Но большие и тяжелые руки не оставляли сомнений, что он когда-то ими работал, а красивое рубиновое кольцо свидетельствовало о том, что своими руками работать он больше не будет.
Поезд ожил, задрожав, дернулся два или три раза и плавно двинулся. Преуспевающий бизнесмен сделал первый ход.
— Здорово отправиться в путь, правда? — обратился он к объекту своего интереса. — Я думал, что мы никогда не тронемся с места.
— Я тоже так думала, — ответила она. — Вот я и еду в Калифорнию.
— Вы живете в Калифорнии?
— Более или менее. По большей части живу. А вы?
— Нет, я не могу сказать того же. Деловые интересы заставляют меня ездить туда два-три раза в год. Но я никогда не оставался там так долго, чтобы Калифорния успела мне надоесть.
— В чем заключается ваш бизнес?
— Видите ли, я вложил деньги в различные предприятия. В частности в нефть. Если хотите знать, нефть интересует меня все больше и больше. — И он начал рассказывать ей о нефтяном бизнесе.
Не имея собеседника, Рита прикинула, нельзя ли ей поговорить со мной, но наткнулась на взгляд Мэри и скромно опустила глаза. Хотя вскоре опять проявила непоседливость. Она потопала маленькой аккуратной ножкой по коовру и подняла облачко пыли, похожее на дым от отдаленных взрывов.
— Не ерзай, — одернула ее миссис Тессингер, не отрывая своих красивых глаз от журнала "Мадемуазель".
Утро заканчивалось, но никто не собирался в буфет. Пригороды Чикаго убегали назад, в неблагодарное забытье. Быстрый монотонный ритм движения поезда проник в мое сознание и бился там, как крохотное дополнительное сердце. Меня охватывал азарт путешественника, медленно нараставшее возбуждение бегства.
После смерти Бесси Лэнд каждый миг, проведенный в Детройте, содержал в себе частичку кошмара, каждое здание в Детройте имело подвал ужасов. Самому себе я сказал, что еду на юг, на поиски Гектора Лэнда, но в то же время знал, что также убегаю из города, который в моих глазах стал безобразным, и от проблемы, оказавшейся слишком сложной.
Одно лишь смягчало ощущение вины за то, что я уклоняюсь от ответственности, — за это дело взялось ФБР. Хефлер присутствовал на дознании в пятницу и сообщил достаточно, чтобы успокоить меня: расследование не будет приостановлено. Он уже направил людей на проверку организации "Черный Израиль". И пока они собирали факты, было даже неплохо, что официально смерть Бесси Лэнд считалась самоубийством.
Я пытался успокоить свою совесть тем, что сделал и делаю все, от меня зависящее. И все же накатившееся чувство облегчения подсказывало мне, что я убегал. Но вскоре на меня снизошло прозрение, что бегство мое такая же пустая трата сил, как бег белки в колесе или гончей по замкнутому кругу. Куда бы я ни направлялся, везде мне казалось, что крысы роют проходы под землей. Я, как мне думалось, отправился в поездку, стремясь избавиться от всего этого, но вскоре узнал, что обрек себя на долгое путешествие.
Первое объявление о начале обеда вывело меня из задумчивости.
— В последнее время из меня не получался хороший собеседник, — сказал я Мэри.
— И что? Вы мне нравитесь, когда молчите, может быть, даже больше, чем когда говорите.
— Я хочу, чтобы меня любили только за мое красноречие.
— Этого не удалось достичь ни одному человеку. Оставьте, давайте лучше займем очередь в буфет, пока она не стала слишком длинной.
Стоя за ней в очереди, я подул ей на шею и заметил:
— Да и вообще: то, что я вам хочу сказать, не скажешь, когда вокруг столько народу.
Она отозвалась наилегчайшим прикосновением плеча к моей груди. Утро, которое представлялось довольно мрачным, сразу стало успешным, и мысли о радости совместной поездки подействовали на меня как вино. Но самым неприятным бывает похмелье от кувшина вина.