Но она вдруг, не отрывая от меня страшного взгляда, рванулась вперед — так внезапно, что я не успел убрать меч.
Вновь, как и давеча, брызнула на меня теплая кровь, женщина захрипела и завались на бок, увлекая за собой так и торчащий в ней меч. Я потрясенно смотрел на дергающееся в пыли тело.
— Они были в нашей деревне! — услышал я голос еще одного торговца и заставил себя оторвать взгляд от трупа «нищенки». Большинство прилавков были перевернуты, овощи и фрукты раскатились по дороге, куры и цыплята разбегались в разные стороны… А вот пятеро «нищих» были здесь — избитые, еще сильнее оборванные и — с такими же безумными глазами. Местные жители крепко держали каждого из них за руки и за волосы.
— Не выпускайте их! Это очень опасные преступники! — громко сказал я. — Их надо сдать капитану народа — я его знаю и сейчас пойду к нему. — Не дайте этим людям сбежать или покончить с собой, как эта женщина!
Потом я повернулся к своим спутникам, которые, увидев устроенный мной переполох, прибежали к рынку и даже успели поучаствовать в ловле злодеев. Джованни засовывал меч в ножны, Джузеппе потирал разбитые костяшки пальцев, Камилло скривился — не то от боли, не то из-за того, что ему опять пришлось драться.
— Нам придется здесь задержаться, — сказал я им. — И оставить здесь одну нашу бочку. Охраняйте их пока, я скоро вернусь. А ты, Витторио, — обратился я к переодетой девушке, — можешь пойти со мной в город — я покажу тебе дорогу к университету.
— Синьор Джулиано! — шагнула она ко мне, сложив руки в умоляющем жесте. — Позвольте мне… идти с вами дальше! В Венецию… А в университет я пойду… на обратном пути. Если можно…
Руки у нее дрожали — да и не только руки, ее всю била крупная дрожь, хотя солнце светило не по-осеннему жарко. И кажется, дело было не в испуге…
— Ты же так рвался учиться? — изумился я.
— Да, но вы… вы делаете какое-то очень важное дело, я же вижу, — сказала Виттория, подходя еще ближе и заглядывая мне в глаза. — Вам нужен каждый помощник, и я… тоже могу пригодиться.
Чего мне сейчас не хватало, так это споров с взбалмошными женщинами, которые сами не знают, чего хотят! Но оставлять ее в Болонье, теперь, похоже, и правда было нельзя.
— Ладно, жди меня здесь с остальными. И вот что — налей в чашку чуть-чуть вина из бочки, умой им лицо и… свою царапину на руке протри, наверное. Я потом объясню, зачем это нужно, — сказал я и быстрым шагом направился к городским воротам.
Окрестности Венеции, 30 октября 1347 года
Ковен собрался в день неурочный — не было никакого большого праздника, ни церковного, ни древнего. Маэстро шабаша за несколько дней разослал известие о сборе всем его участникам — и на островах, и на материке. Лишь завечерело, в буковую рощу на вершине холма, в месте пустынном и диком, стали подтягиваться колдуны с ведьмами. Хотя, правду сказать, сомнительно, что многие из них поистине обладали волшебными силами.
При свете факелов и небольшого костра несколько десятков человек в ожидании маэстро расположилась на поляне у трехсотлетнего, молнией разбитого корявого дерева. Под его корнями беззвучно сочился родник с черной ледяной водой. Люди ковена сидели и стояли молча, многие отвернувшись друг от друга — словно пребывали в одиночестве, погруженные в сумрачные видения. Никаких приветствий и бесед, лишь кое-кто наигрывал на принесенных флейтах и тамбуринах, виолах и волынках. Они должны были зазвучать дикой какофонией в кульминационный момент шабаша, но сейчас музыканты лишь испытывали их.
Две ведьмы, которым, видимо, было скучно просто сидеть, слегка пританцовывали под музыку — спина к спине. Одна была крестьянкой — босой, в шнурованном лифе и юбке чуть ниже колен. Вторая — явно девушка из богатой городской семьи, в пышном многослойном костюме — камиче, гамурре и мантелло, на высоченных чопинах, в которых она переставляла ноги не очень уверенно. Но бесстрастно-равнодушное выражение лиц обеих женщин делало их почти неотличимыми друг от друга.
Судя по виду, здесь вообще были люди всех сословий — от молодых дворян в узких жиппонах и долгоносых пуленах, с драгоценными перстнями на пальцах, до босоногих оборванцев в одних грязных, вонючих рубахах и брэ. Иные были в звериных личинах или еще более жутких белесых вольто. Но многие не считали нужным скрывать лица — все равно тут никто никого не рассматривал.
Маэстро шабаша явился из теней совершенно беззвучно, но сразу привлек всеобщее внимание. Это был массивный мужчина в красной бархатной котте и черном сюрко. С золотой цепи на шее свисало перевернутое распятие. Лицо маэстро скрывала вольто, но некоторые знали, кто он такой — богатый торговец, владелец роскошного дома на Большом канале.
Подождав, пока вызванное его появлением волнение уляжется, маэстро обратился он к пастве.
— Товарищи, — сказал голосом звучным, но несколько монотонным. — Я призвал вас по очень важному поводу. Ныне не станем мы служить мессу, а празднество наше устроим позже. Сейчас же случится великое — нас посетит и говорить будет с нами сам Примас!
По поляне пронесся вздох удивления и восторга. И тут же издали, с той стороны, где мимо рощи проходила дорога, стал приближаться стук копыт. Вскоре послышались еще храп лошадей и скрип колес. Стало ясно, что едет повозка, может быть, даже мало кем еще виденное новое изобретение — карета. Но удивительным было то, что лошади, похоже, не замедлили бег, въехав в рощу.
— Свечи! — крикнул маэстро. — Приветствуйте господина нашего!
Тут и там в руках людей стали зажигаться длинные черные свечи. Они горели потусторонними синими огнями, распространяя серное зловоние. И тут на поляну выехал экипаж. Да, это была карета — запряженное двумя парами вороных монументальное сооружение, словно все выкованное из железа. Странно было, что оно не подпрыгивало и не раскачивалась на ухабах, а огромные кони встали недвижно, как неживые. Кучер, с ног до головы закутанный в черный плащ, тоже выглядел бездушной куклой.
Внимание присутствующих, впрочем, было приковано не к ним, а к черному балдахину, скрывавшему пассажира кареты. Вот занавесь дрогнула, показалась нога в красном сапоге с заостренным носком, и он явился. Рост прибывшего казался гигантским, и его еще больше увеличивала высокая шляпа. Незнакомец тоже кутался в плащ, так что на его лице видна была лишь седая борода да крючковатый нос.
Не говоря ни слова, он быстрым шагом подошел к роднику и встал там, озаряемый светом костра.
— Nema. Olam a son arebil des menoitatnet…* — пав на колени, начал маэстро шабаша.
Коленопреклоненный ковен подхватил:
— …Ni sacudni son ente. Sirtson subirotibed Summittimid…
— Встаньте, товарищи. Я доволен и рад видеть вас, — пронесся по поляне трубный глас, когда кощунственная молитва закончилась.
Голос был сильным и глубоким, но как бы не человеческим, словно вещала сама темная чаща, или древняя вода родника, или беззвездное черное небо.
— Яви нам себя, о, Примас! — попросил вставший с колен, но так и не осмелившийся поднять лицо маэстро.
— Я сделаю это в знак моего к вам благоволения, — вновь раздался колдовской голос. — Ибо вам, моим верным, совершить должно великое дело во славу мою.
В толпе раздались крики радости, равнодушные доселе лица словно загорались изнутри багровым пламенем.
— И потому, — продолжал Примас, — вам дозволено будет лицезреть меня во славе. Так смотрите же!
Его плащ как будто разом исчез, и люди взвыли от ужаса, граничащего с наслаждением.
Огромное голое, покрытое твердыми наростами, тело красного цвета на массивных копытах, венчалось козлиной головой с загнутыми рогами. Под ними желтым огнем горели два круглых глаза. Длинный тонкий хвост подергивался, словно у готового к прыжку тигра. Фигуру осеняли два развернувшихся перепончатых крыла. Тварь была андрогином — имела три груди и гениталии обоих полов.