Новая волна страха за него была такой сильной, что я и сам чуть не лишился чувств после всего пережитого. Но, слава Господу нашему и святому Никколо, отец был жив, хотя без чувств и дышал едва заметно.
Я стал хлопотать над обоими, забыв о собственной ране, которая, впрочем, после чудесного отцовского снадобья меня почти и не беспокоила. Закутал Витторию в одеяло, а для отца соорудил более-менее мягкую постель, собрав в кучу устилавшую пол солому, и накрыл его своим плащом.
За девушку я больше не беспокоился, но тревога за отца вновь грызла меня. А вдруг он все-таки умрет?
Нет, этого не будет!
Но в любом случае, можно было только догадываться, сколько они еще проспят, и сколько мне придется заплатить местным рыбакам, чтобы они не выгнали нас из дома.
Я сел на пол подле двух дорогих мне людей и приготовился охранять их покой, пока не придет Антонио.
Однако я его не дождался: за дверью хижины раздались шаги, невнятные голоса, дверь распахнулась и, к великому моему изумлению, внутрь ввалились три мавра!
За последние дни я видел множество вещей удивительных, странных и ужасных, но вид магометанских разбойников в чалмах и бурнусах в рыбацкой лачуге близ Венеции на несколько мгновений вогнал меня в ступор. Двое были огромными мрачными бородачами, один из них на лицо подобен смоли, а второй разве что лишь чуть светлее. Третий — гораздо ниже и тоньше — закрыл лицо платком до самых глаз. Мне показалось, что он среди них главный. И у всех троих на поясах висели внушительные кривые сабли и кинжалы.
Рука моя потянулась к мечу, хоть я и понимал, что долго супротив них не выстою…
Средиземное море, ноябрь 1347 года
Долго, очень долго пребывал он в стремящемся неведомо куда потоке. Река эта была страшной и удивительной — в ней не было воды, плоть ее состояла из каменных валунов, больших и малых, с грохотом несущихся по вселенной. Собственно, чудовищный этот поток сам и был всей вселенной, а в ней затерялась несчастная одинокая душа, не ведающая, кто она такая, ежесекундно растираемая в труху острыми гранями камней, но ни на мгновение не теряющая осознания длящегося мучения. Оно, однако, было единственным, что хранило «я» этой души. Страдания были для нее, как воздух для живых — без них она растворилась бы в небытие. И потому отчаянно цеплялась за свою непрерывную муку.
Много, очень много миновало эр, эонов и кальп, прежде чем что-то стало меняться. Мучения становились менее острыми, а бурное течение каменной реки как будто чуть замедлилось. Это было почти незаметно, но все же настал момент, когда поток вовсе остановился — валуны больше не терзали слившуюся с ними душу. Более того, она словно стала чуть более… выпуклой, более… не то, чтобы свободной, но автономной.
Одновременно она ощутила, что в нее откуда-то начинают вливаться новые силы: сначала по капле, потом — тонкими струйками, и наконец — устойчивым мощным потоком.
И тогда одинокая душа поняла, что в мире есть нечто иное. Она ощутила покачивания, мерные и плавные, совсем не похожие на неуклонное движение страшного потока. Валуны больше не давили ее со всех сторон, стало свободно. Она ощутила… вздох. Да, она дышала! Она?
«Я жив», — сказал он себе.
Помимо движения явились другие чувства. Он долго лежал, с наслаждением впитывая энергию жизни, щедро отдаваемую ему существами всего мира, радостно глотая воздух, пахнущий морской воды и терпкими благовониями, перебивавшими отдаленную вонь нечистот. Он с восторгом слушал крики чаек, скрип трущихся друг о друга досок, мерные удары в барабаны и натужное синхронное уханье ворочавших тяжелые весла мужчин. Ему было спокойно и хорошо еще и потому, что он больше не был один — понял это, как только осознал себя.
Граф д’Эрбаж открыл глаза и взглянул в лицо склонившейся над ним женщины по имени Аминат.
Венеция, 6 декабря 1347 года
— Corpi morti! Corpi morti! *****
Эти леденящие кровь крики лодочников все чаще раздавался над каналами, хотя чума пришла в город совсем недавно. Пока удавалось забирать из домов всех мертвецов и переправлять их к общим могилам на отдаленных островах в лагуне. Но с каждым днем количество умерших все возрастало.
— Божественный город венетов, по воле провидения на водах основанный, водами окруженный, водами, как стеной, защищается, — процитировал дож. Он стоял перед огромным окном своего дворца на втором этаже, выходящим на Гранд-Канал.
— Светлейший князь, я помню времена, когда тут не было воды — одна поросшая диким лесом равнина вместо лагуны, — раздался голос негромкий и вежливый, в котором, однако, ощущалась легкая ирония.
Дандоло резко отвернулся от окна и взглянул на своего гостя, словно тот был безумен. Но бледный рыжебородый рыцарь глядел на хозяина спокойно и доброжелательно.
— Все меняется, монсеньор, все проходит. Пройдет и это, — заверил он, кивнув в сторону окна.
Дож своими близко посаженными глазами на узком лице прямо взглянул в серые глаза гостя.
— Синьор д’Эрбаж, — тихо произнес он, — словами не передать, насколько я благодарен вам за все, что вы для нас сделали.
Граф поклонился и ответил со скрытой печалью:
— Окончательно остановить Беду все равно не получится. Однако это уже не та болезнь, что распространяли злодеи. Ваш великий город ждут тяжкие беды, но он выстоит.
— Но уксус, — вскинул голову Дандоло, — разве он не поможет и от другой заразы?
— Вы умный человек, монсеньор, вы же понимаете, что это не просто уксус… И он действенен лишь от болезни, принесенной чужими.
Дож молча кивнул.
— Впрочем, вреда не будет, если люди станут им протираться или принимать его внутрь, — добавил Пастух. — Скорее всего, даже будет польза. Главное, что прямо сейчас сотни караванов везут бочки с ним — по всей Европе, и в Литве, и в Африке, и в греческой империи, и в Тартарии. Чужие пытаются им помещать, но у них не так уж много слуг, чтобы остановить все караваны, да и знают они о немногих. Этот уксус разойдется по всему миру, до всех людей дойдет слух, что он целебен. И Беда, которую принесли чужие, будет остановлена.
— Надеюсь, — заметил Дандоло. — Мне пришлось действовать в этом деле в обход совета республики — и большого, и малого. Один сбор денег для вас… Если что-то пойдет не так, меня просто отравят или задушат.
— Полагаю, демонстрации тела чудовища было достаточно, чтобы ваши сенаторы поняли, от чего спаслись, — заметил граф. — Я специально дал знать злодеям, что мой сын повезет противоядие в Венецию, чтобы захватить одного из чужаков. Или его труп. Надеюсь, сын рисковал не напрасно.
— Сенаторы и патриции видели чудовище, ужаснулись и велели уничтожить труп без следа, — заверил Дандоло.
— Мудрое решение, — согласился д’Эрбаж. — В мире есть вещи, которые не стоит извлекать на свет Божий.
— Ваш сын… — проговорил дож. — Он уже… не молод.
— Это я выгляжу гораздо моложе, чем мне положено от природы, — усмехнулся д’Эрбаж.
Дандоло пристально взглянул на него и спросил:
— Синьор Джулиано уже оправился от своей раны?
— Почти, — ответил граф. — Сейчас они с невестой следуют в их родную Сиену, где, Бог даст, после Крещения обвенчаются.
— Поздравьте молодых от моего имени, — склонил голову дож. — Республика пришлет им свадебные дары.
«Кто он?» — мысль эта непрестанно сверлила голову дожа. Дандоло был весьма наблюдателен: он отметил на лице графа следы смертельной усталости, измождения и, возможно, тяжелой болезни. Но также он видел непоколебимое спокойствие, ясность мысли и… отблеск вечности.
«Может, и правда вампир?..»
— Вы уверены, что хотите знать это?.. — с мягкой улыбкой спросил его Пастух.
* Перевернутая латинская молитва «Отче наш».
** Срамной поцелуй (лат.)
*** Знак дьявола (лат.)
**** Танец смерти (итал.)
***** Мертвые тела! (итал.)