В те дни я весьма неоднозначно относился к тому, что лишь отчасти шутливо называл “реальным миром”. Конечно, университетская среда временами казалась искусственной и удушающей, но внешний мир – мир работ и карьер, мир взрослых отношений, стремлений и денег – казался местом неизмеримо более жестоким и пугающим, и кембриджское образование никак не подготовило меня к встрече с ним.
А поскольку на карьеру ученого рассчитывать не приходилось, я занялся делом, которое казалось мне наиболее близким к научной деятельности или, по крайней мере, – самой очевидной заменой. Я поступил на работу в одну лондонскую фирму, торгующую редкими книгами. Фамилия ее владельцев была Соммервиль – хорошо известное имя в узких и довольно специфичных кругах. Они покупали и продавали первые издания английских и американских авторов. Самым дорогим был Джойс, за ним шли Грэм Грин и Ивлин Во, а в самом низу находились Кингсли Эмис и Йэн Флеминг. Фирма также торговала всевозможными рукописями – начиная от почтовых открыток и писем и заканчивая архивами. Судя по описанию, работа была вполне по мне, и я мог неплохо справиться.
На собеседовании мне сказали, что есть и перспективы: возможно, мне придется участвовать в аукционах, вести переговоры с душеприказчиками или даже ездить в Америку с визитами в университетские библиотеки, где накопилось немало литературного товара. Потенциальные работодатели – как, впрочем, и я сам – считали, что мое обаяние может оказаться весьма полезным, и я преисполнился решимости погрузиться в работу, отдать всего себя без остатка миру изящных переплетов и нумерованных тиражей, но то, чем мне пришлось заниматься изо дня в день, оказалось куда более скромным.
Предполагалось, что я учусь каталогизировать книги и рукописи – с тем, чтобы можно было рассылать точные описания покупателям, которые заказывают их по почте. Таких людей хватало, все они были богаты, а иногда и знамениты. В списке рассылки значились Том Стоппард и Джордж Стайнер[11], а также немало преподавателей Кембриджа, в том числе и доктор Бентли, хотя, судя по записям, он уже много лет ничего не покупал.
Составление каталога было занятием педантичным, механическим и неодолимо тоскливым. Предполагалось, что я различаю идеальное состояние, отличное состояние, хорошее состояние и удовлетворительное состояние. Я научился делать лаконичные описания, например: “следы износа на корешке”, “на форзаце надпись рукой автора”, “передний обрез немного выцвел”, “обтрепанная суперобложка”. Я даже узнал, что такое “лисьи пятна”[12].
Через пару месяцев после окончания университета я сидел за рабочим столом, когда мой начальник Джулиан Соммервиль положил передо мной две книги. Хотя Джулиан носил фамилию владельцев фирмы, он доводился им достаточно дальним родственником, чтобы остальные не считали себя обязанными делиться с ним чем-то – в том числе и семейным состоянием. Он руководил магазином, хотя владельцы предпочитали именовать его не магазином, а “галереей”, потому как “галерея” – шикарней, выпендрежней и с большей вероятностью отпугнет случайного покупателя, но, на мой взгляд, магазин – он магазин и есть. Для меня Джулиан был директором магазина, а я большую часть времени играл роль продавца.
Джулиан Соммервиль был высоким долговязым человеком с безупречными манерами, одевался он в несколько слоев коричневого цвета: вельветовые костюмы, песочные жилетки, бежевые рубашки, вязаные твидовые галстуки. Книги, что он положил передо мной, были экземплярами “Великого Гэтсби” Скотта Фицджеральда – первые английские издания, оба в идеальном состоянии, но у одной из книг имелась суперобложка, а у другой нет.
– Урок букинистического дела, номер тысяча первый, – весело сказал Джулиан и показал на книгу без суперобложки. – Этот весьма желанный и достойный коллекции экземпляр может принести около сотни фунтов.
Я кивнул, изо всех сил стараясь выглядеть внимательным учеником.
– А этот экземпляр, – продолжал он, показывая на другой, – в суперобложке, стоит около пятисот. Мораль урока: в нашем деле, как ни в каком другом, следует судить по одежке.
– Эзотерическое знание, – сказал я.
Что-то вроде этого я и хотел сказать. Со всех сторон меня окружала литературная традиция, солидность застекленных и запираемых на ключ книжных шкафов, столов, обитых кожей. Так что иногда меня одолевала потребность подпустить “современную” терминологию. Джулиан снисходительно нахмурился.
Его урок вызвал у меня двойственное отношение. Если “Великий Гэтсби” в супере стоит настолько больше, чем без супера, то обложка становится более цепной, чем сама книга. Я прекрасно понимаю, как оскорбительно это звучит для литературных пуристов. Они могли бы сказать, что чрезмерное внимание к материальному обрамлению книги, к изданию, к переплету, к суперобложке не оставляет места для содержания книги, что на самом деле тексты невидимы и бестелесны, свободны от бренности печатного объекта.
Правда, я не вполне относил себя к этим самым пуристам. Книги мне нравились. Их форму я любил не меньше, чем содержание. Я считал книги красивыми вещами, которыми приятно владеть, которые приятно трогать, на которые приятно смотреть. Несколько книг украшали мою жалкую комнатушку в районе Шепардс-Буш. Покупка книги представлялась мне вполне разумной тратой денег – не то чтобы у меня имелись деньги на книги или на что-нибудь еще. Букинистический бизнес – не та область, где выпускник университета способен разбогатеть. Я знал об этом с самого начала, но такое обстоятельство не очень меня угнетало. Стоимость иной книги превышала мой годовой заработок, но я воспринимал это как данность, с которой вполне мог мириться. Но все равно, когда в нашу галерею заскакивал какой-нибудь богатый покупатель, обычно американец, обычно слишком толстый и слишком разодетый, и без колебаний тратил четырехзначную сумму – легче, чем я раскошеливаюсь на батончик “Марса”, – должен признаться, меня окатывало возмущение.
Однако возмущение мое не обращалось на кого-то конкретно. Отчасти меня возмущало богатство американца. И определенно меня возмущал мой работодатель – тем, что так мало мне платит. Как следствие, меня возмущал мир в целом – за то, что в нем все так дорого. А еще я был недоволен собой из-за того, что не обладаю навыками, которые можно было бы выгодно продать на рынке. А может, дело вовсе не в навыках. Я догадывался, что множество людей делают успешную карьеру, не обладая никакими навыками. Что же в них такого, чего нет во мне? Какими секретами им удалось овладеть? Я не любил себя за слабость, за неумение проникнуть в мир успеха, процветания и денег.
Из трех этих составляющих деньги были наименее важным компонентом. Я говорил себе, что с удовольствием трудился бы и за небольшие деньги или даже бесплатно, только бы заниматься тем, что мне действительно нравится. А так я тружусь за небольшие деньги или даже бесплатно, да еще занимаюсь какой-то ерундой. Не стану утверждать, что работа у Соммервилей вызывала у меня ненависть; я прекрасно понимал, что есть миллионы занятий, которые я любил бы еще меньше, но у меня сложилось стойкое убеждение, что я трачу время впустую.
Если в старом экзистенциальном смысле мы являемся тем, что мы делаем, то я – ничто, поскольку я ничего не делаю и ничего не испытываю. Во всяком случае – ничего такого, что бы имело значение для меня или кого-то другого. Я неизменно удивляюсь и раздражаюсь, когда вижу в “новостях” или в документальном фильме, как у людей берут интервью, и при этом всегда указывается имя человека или даже сообщается, кто он такой: Майкл Смит, студент; Майк Смит, друг; Мики Смит, недовольный сотрудник. Конечно, большинство людей, мелькающих в телевизоре или в документальных фильмах, именуют себя не столь обыденно. Чтобы попасть в “новости”, надо быть “участником оргии”, “отцом сиамских близнецов”, “убежденным нацистом”. Это меня тоже угнетает. Такой подход слишком ограничен. Подобно всем остальным, мне никогда не хотелось быть просто ярлыком, а если уж ярлыком, то более-менее впечатляющим: Майкл Смит, остряк; Мики Смит, покоритель женщин; Майк Смит, человек, с которым держи ухо востро. А чего мне уж точно не хотелось, так это называться Майк Смит, жалкий тип, но, как я подозревал, именно это определение было ближе всего к истине.
11
Том Стоппард (р. 1937) – английский драматург чешского происхождения. Джордж Стайнер (р. 1929) – английский писатель, литературовед и литературный критик.