А потом вдруг объявился Грегори. В конторе раздался звонок, я снял трубку и, услышав “Привет, Майкл, как дела?”, даже не понял, кто это. Грегори начисто выветрился из моей памяти. Я решил, что это просто фамильярный клиент. Но затем все разъяснилось, и я спросил, как продается книга.
– Говорят, средне, – сварливо ответил Грегори.
– Что ж, если моя фотография дала хотя бы небольшой вклад в эту среднюю продаваемость, то я очень рад.
– Знаешь, было много прецедентов, – сказал Грегори оправдывающимся тоном, что, на мой взгляд, было совершенно лишним. – Томас Пинчон послал комика получать вместо себя литературную премию, а Энди Уорхол отправил своего пародиста читать лекции по стране.
Я прекрасно понимал, что Грегори пытается оправдаться или объясниться, но, по мне, так никаких оправданий или объяснений не требовалось.
– Да не переживай, – ответил я, – все в порядке.
Но я чувствовал, что Грегори клонит к чему-то важному и зловещему, с его точки зрения.
– Нет, далеко не все в порядке, Майкл, и мне позарез нужен совет и твоя помощь.
Да, заявление и впрямь прозвучало зловеще. До сих пор Грегори прекрасно обходился без моих советов.
– Меня пригласили выступить с чтением, – сказал он. – В Брайтоне. Читать отрывки из книги и подписывать экземпляры читателям. Ну, ты понимаешь?
– Похоже, что пора во всем признаться. Или можно просто отклонить приглашение.
– Но я не хочу его отклонять. Это же реклама.
– Тогда лучше признаться.
– Но я не хочу признаваться.
– А тогда что?
– Ты можешь выступить вместо меня.
– Не говори глупостей.
– Постой. Это не так глупо, как кажется, – серьезно сказал он. – Тебе только нужно прочесть небольшой отрывок, затем, быть может, ответить на пару-тройку идиотских вопросов и подписать несколько книг. Ты справишься. Легкие деньги.
– Деньги? – сказал я.
– Ну не совсем деньги, но проезд оплачивают, а хозяйка книжного магазина может, если потребуется, устроить тебя на ночлег. И давай начистоту: я знаю, что ты любишь играть на публику.
– Разве?
И только я произнес это слово, как понял – отрицать нелепо. Возможно, Грегори знал меня лучше, чем я сам. Хотя тяга к сцене меня и не жгла, потребность покрасоваться, сказать “посмотрите на меня” никуда не делась – она даже усилилась после того, как я занялся работой, которая требовала оставаться в тени.
– Я буду очень тебе благодарен, – сказал Грегори.
– Ну да… Наверное, будешь.
Я отлично сознавал, что следует отказаться. Хотя бы потому, что Никола наверняка разъярится, но идея показалась мне заманчивой, и заманчивость отчасти объяснялась именно тем, что Никола разъярится.
– И как именно все будет проходить? – спросил я, понимая, что на самом деле не имеет никакого значения, как все будет проходить. Неважно, какие предлагаются условия, будут или не будут платить, предоставят мне ночлег или нет, – я хочу поехать. Я сознавал, что это, наверное, не самое здоровое желание. Возможно, я мог бы сделать вид, что эта поездка – своего рода вызов, пощечина литературному истеблишменту (и какая разница, что под этим подразумевается), но на самом деле я хотел поехать потому, что моя жизнь мне наскучила. Скука – вот настоящий враг. Она могла свести с ума, довести до пьянства или наркотиков, до саморазрушения или преступления, просто до безумия. Потому я и ухватился за возможность выдать себя за подающего надежды писателя.
Однако я понимал, что не перевоплощусь в другого человека. Верно, я назовусь Грегори Коллинзом, но я им не стану. Я не превращусь в сурового учителя истории с севера. Напротив, останусь самим собой, просто под другим именем, хоть и буду делать вид, будто я – человек, написавший роман. Мне казалось, что я вполне к такому готов. Я считал, что запросто справлюсь с чтением отрывков – не хуже любого другого автора и уж точно не хуже Грегори; я прочел и прослушал немало литературной болтовни, чтобы без сучка без задоринки ответить на любой вопрос. И я определенно смогу отвечать остроумно и забавно – гораздо остроумней и забавней, чем Грегори. Я был готов. Я рвался в бой.
Грегори, похоже, удивился моей восторженной готовности – он ведь наверняка собирался выкручивать мне руки; я даже думаю, он счел себя обманутым, поскольку его лишили удовольствия продемонстрировать свой талант к убеждению. Мы условились, что ближе к делу обсудим все подробнее, но сам я, едва положив трубку, принял твердое и безоговорочное решение.
Все же удивительно, сколь мало нужно человеку для счастья. Сознание того, что через несколько недель я буду выступать в роли Грегори Коллинза, расцветило мои будни. Работа уже не казалась такой тоскливой, а комнатенка – такой тесной. Наверное, это внезапное ощущение счастья должно было заставить меня насторожиться. До чего же убога была моя жизнь, раз столь мелкое событие вызвало такое воодушевление, но я был рад любому лучу света и совершенно не желал ковыряться в собственной душе.
Даже мои отношения с Николой перестали казаться искусственными. Конечно, я понимал, что все изменится, как только я сообщу ей о поездке. Я знал, что Никола взбесится, и потому тянул время, дожидался подходящего момента – самого последнего момента, дня накануне поездки, а когда она все же облила меня гневом и презрением, я решил, что и это тоже перемелется. Что ее злость не имеет большого значения. Что и это сойдет с меня как с гуся вода. Да, у меня было явно преувеличенное мнение о собственной защищенности.
Никола сказала тогда:
– Это ужасно! Это самое худшее из того, что ты когда-либо со мной делал.
Мы стояли в очереди на Лестер-сквер на фильм “Рождение звезды”, и слова Николы повергли меня в недоумение. По моему убеждению, ничего ужасного я с ней никогда не делал, впрочем, как и сейчас, а если даже и делал, то уж точно не с ней.
– Неужели ты не можешь найти своему обаянию другое применение? – спросила Никола. – Нельзя уважать человека, который способен на такой обман.
– Но я тебя не обманываю. Я с тобой абсолютно честен.
– Да. Но если ты можешь обмануть весь мир, то кто знает, в чем ты обманываешь меня?
– То есть?
– Кто знает, чем ты занимаешься в те вечера, когда не встречаешься со мной?
– Торчу в своей каморке и читаю.
– Это ты мне так говоришь, но теперь нам известно, что ты способен на все.
Я поверить не мог, что Никола относится к этой истории настолько серьезно. Удивительно: случившееся почему-то значило для нее слишком много. Мне показалось, что в лучшем случае она переигрывает, в худшем – сошла с ума.
– Это же такие пустяки, – сказал я. – Всего лишь розыгрыш.
– Ну тогда и не делай этого. Скажи Грегори Коллинзу, что никуда не поедешь.
– Но у меня нет никаких причин отказываться.
– Есть – я тебя об этом прошу. Для тебя это, может, и пустяки, а для меня очень важно, понимаешь?
Да, она меня загнала в угол. Никола имела полное право утверждать, что предстоящая поездка и в самом деле немало значит для меня. Мне совершенно не хотелось отказываться, и если Никола желала взвинтить ставки, я тоже готов пойти на это.
– Неужели будем из-за этого ссориться? – спросил я.
– Тебе решать.
– Нет, не мне. Нам.
– Если ты поедешь в Брайтон и выступишь с этой нелепой декламацией, мы и вправду можем поссориться.
– Но можем и не поссориться, так?
До этой минуты мне вовсе не хотелось ссориться с Николой, но теперь такая перспектива показалась вдруг на удивление заманчивой.
– Я дам тебе знать, – ответила она. – До свидания, Майкл.
Никола ушла, и я не знал, уходит она навсегда из моей жизни или нет; не знал я и того, что мне сулит наш разрыв: останусь я несчастным или, напротив, почувствую себя вполне счастливым. Мне хотелось броситься вслед за Николой, но было очевидно, что так я лишь затяну наш спор, а он в тот момент выглядел неразрешимым. Я остался в очереди и отправился в кино один. Фильм оказался полным дерьмом. Я ушел с середины.