- Поздно уже. Ничего не делать. Покорно согласиться со званием мудилы и в следующий раз думать. Не забывать, что ты не в Москве, на Грузинской, а тут, в Вашингтон Хайтс - на лесоповале.
- Прости.
- Да ладно. Примем твою грузинку. Красавица, говоришь?
- Ангел!
- Наши то - толстые...
На следующий день ангел-Феона пришла в студию. Маленькая, нарисованная тонкой кисточкой, итальянская принцесса. Грузинки взяли ее под крыло и стали обучать. Говорили они всегда целыми днями по-грузински, и нам с Иркой это нравилось, потому что непонятная речь - звучит как музыка и не отвлекает. Через три дня, эта "своя" кинулась к нам в слезах:
- Не могу тут больше! Если б вы только понимали, что они говорят целыми днями! Они говорят гадости!
- О нас?
- О вас тоже, но в основном, обо всех - обо всех знакомых! И мне тоже прямо в лицо. Они такие злые! Завистливые! Не могу здесь. Уйду я...
СВОЯ ..... В общем, мы с Иркой направили ее к Тане - учиться ремеслу, и к тому времени, когда Ирка туда перешла, добрейшая Феона уже вовсю там работала.
Место это было чудесное, спокойное, тоже с диваном, цветами и кофеварками. Теперь я приходила к Ирке туда, пить кофе и советоваться за личную жизнь.
Но мне - ничего не оставалось, как направиться на поиски работы в большой американский мир. У меня было великолепное портфолио, и брали меня повсюду - с первого интервью. Кажется, за пару месяцев я сменила пять или шесть мест.
Повсюду я теперь видела одно и тоже - ничего похожего на архитектурную мастерскую. Везде теперь были - фабрики. В огромных комнатах - стояли столы - рядами, как парты, за ними сидели китайцы и работали по 12 часов, 7 дней в неделю.
Последнее мое место называлось "Vogue" (лучше бы оно "Вок" называлось, в честь китайской сковородки, для приготовления овощей".)
Все как везде - комната, "парты", китайцы. Между ними ходит переводчик, орет на них. Кажется, что это надсмотрщик с кнутом. За соседним столом сидит старик - лет 70-и - бывший профессор Пекинской Академии Художеств графического факультета.
Когда мы приехали - детей определили в специальные классы - усиленного английского. У Поли в классе были дети из 13 стран. Она подружилась с Лидией - дочкой китайских художников. "Лидия" - это она себе сама придумала новое американское имя.
Я помню - папа Лидии рассказывал, как он учился: ничего не было - ни Академии, ни профессоров - все были сосланы в деревни на сельскохозяйственные работы. Книг - тоже не было - их сожгли. Вот там, в деревне - он прожил часть своего детства и юности. Работал в поле - с утра до ночи вместе с родителями, папой - доцентом- биологом и мамой - оперной певицей. А в соседней хижине жил профессор Пекинской Академии Художеств. И он сберег книгу! Одну - русскую. Это был русский академический учебник рисования - сталинский, со всякими передвижниками, но и с Дюрером, Рубенсом, Рембрантом. По ночам - после сельскохозяйственных работ, профессор учил папу Лидии рисовать - по этой книге.
Может это тот самый профессор и есть?
Его вызвали к начальнице - и из ее кабинета раздался дикий крик - ее и переводчика - какой то лепесток, у какой то розы - старик, вероятно, неправильно нарисовал - более крупных трагедий в нашем текстильном деле не бывает. Потом он вернулся на место. Непроницаемое плоское лицо, а руки - вот они лежат на столе и трясутся. Несколько минут, он не сможет этими руками рисовать. Этими руками он рисовал всю жизнь, а потом - пятнадцать лет рыл землю.
Он счастлив, что опять можно рисовать.
Я пытаюсь представить на его месте своего папу - выпускника графического факультета Питерской Академии - он всегда рисует - кажется каждую минуту своей жизни - в гостях, в ресторане. В метро. Просто рисует все, что видит. Одна статья о нем начиналась цитатой из него же "Мне повезло, я всю жизнь рисую!".
В Америке ему повезло - буквально через неделю, его - знаменитого художника детской книги, за ручку привели в "Новое Русское Слово" метранпажем. Потом даже вырос до старшего метранпажа. Поскольку не рисовать он не мог, то стал делать карикатуры для газеты - это был его приработок. Папа стал лицом этой газеты и фактически - ее художественным редактором (формально там была такая должность - "Арт-директор", и на ней числился сын владельца). Все это папе было не важно.
Он был счастлив, что опять можно рисовать.
Я собираю свои вещи и иду к начальнице - проститься, (это - пятое место за месяц, из которого я ухожу). Начальница, на самом деле, она владелица, но слово "начальница" к ней идеально подходит, крупная баба - светлоглазая еврейка - наверное, она была красивой, пока обжорство, пьянство и сволочизм над ней не поработали. В столе у нее всегда бутылка коньяку. Морда красная.
- Вивиан, я ухожу. Мне не нравится, что тут орут на людей.
- Да брось ты, Джулия. Не бери в голову. Орут на китайцев - ну ты же знаешь, какие они бестолковые. На тебя тут никто не орет и никогда не будет. Ты же БЕЛАЯ ЖЕНЩИНА.
"Белая женщина" - это что-то из моего пионерского детства - Маршак, Михалков, Маяковский...
Мистер Твистер - "Бедный старик, он ночует на стуле!", какая-то идиотка-девочка, вылезшая на сцену, с рублем в руке: "Друзья, купите дядю Тома!.... И вся советская страна за этой девочкой стояла!...", "Белый сахар - делает черный..."
Там, в Мид-вест Индиане - был Мартинсвиль, но я никогда не смотрела в его живое лицо, он был в 15-ти милях, но для меня все равно - только на бумаге - у Шеппарда.
- Нет, я не белая! Никогда не была белой и не собираюсь ею быть. Это ты - белая. Белая сука.
("Вайт бич" - так говорят негры.)
Последний раз останавливаюсь в дверях: вот он сидит - буддизм: сгорбленные над дизайнами спины, бесстрастные лица, ранние морщины у глаз от бесконечного недосыпа. ПЕРВАЯ ЗИМА...
Плакали мои еврейские деньги! Что ж такое!
ЭЙ ВЫ, ЕВРЕЙСКИЕ ДЕНЬГИ! ДАЙТЕ ТРЕШКУ ДО СУББОТЫ!
Трешку до субботы дает мне Ирка - "еврейская невеста", ее личная жизнь медленно, но верно катится к свадьбе.
А я о личной жизни временно не думаю - кончаются последние заначки и скоро будет нечем заплатить за квартиру. Что делать - непонятно. Но в текстиль я больше не вернусь - не могу больше видеть эти парты с надсмотрщиками.
ПАНДОРА БОКС.
В текстиль я больше не вернусь, хотя все говорят, что это глупо, я профессионал и надо продолжать искать себе нормальное место. Таня говорит, что у нее скоро будет побольше работы - теперь уже вся ее маленькая студия обсуждает мою бедную жизнь: и Ирка, и Феона, и армянская девушка Рая.
Таня говорит, что работа будет, но это все херня, у меня рент -700 баксов, со счетами - 900, мне каждый месяц надо, как минимум 1200 - вынуть и положить, а у них капает маленький ручеек, в основном, Ирке. Феона, с красотой своей - уже невеста молодого миллионера, а Рая - жена официанта из знаменитого армянского ресторана "Русь", тоже девушка небедная, к Тане они ходят - больше время проводить, чем зарабатывать. Заработков на Ирку еле-еле хватает и то, слава Богу. А мне - чего делать, непонятно.
И Я ВПЕРВЫЕ ОЩУЩАЮ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ БЕЗ ПРОФЕССИИ. Все это мое ручное рисование - больше не нужно. В текстиле осталась "белая" работа, но вся она делается на компьютере. Я компьютера не знаю и купить его не на что, и учиться не на что...
Мужчины у меня нет, и даже просто провести ночь с мужчиной мне не удается, вот уже несколько месяцев... Ни в кого я не влюблена и никому не нужна. Уж и Ярмолу я забыла - какое-то растерянное состояние. Вроде я и самой себе не нужна... И тут то меня осенило, как эту ненужность правильно использовать!
- Мне надо устроиться на работу в хороший дорогой эскорт-сервис! Там я убью двух зайцев сразу - буду трахаться и одновременно деньги зарабатывать!
Я всегда мечтала стать проституткой - с тех пор, как в 12 лет в Усть-Нарве мы с подружками пришли к моей тете, (она была педагог и считала, что неправильно уходить от ответов на ЭТИ детские вопросы), и спросили: