Говоря это, Жуковский и не подозревал, насколько он был близок к истине. Когда Гаврила передал цесаревичу поднятую с полу записку, которую кто-то бесшумно и незаметно просунул под дверь его кабинета, Александр поначалу заподозрил в просьбе забрать письмо из известного ему тайника происки ретивой Нарышкиной, сладострастное внимание которой он ощущал на себе с того момента, как матушка приблизила ее ко двору. Но потом Александр все же рассудил, что место это не могло быть открыто еще кому-нибудь. О тайнике, одной из широких «пузатых» ваз в отдаленном коридоре Зимнего, знали только он и Ольга Калиновская. Впрочем, была еще и Репнина, но что за тайны у нее к нему?
Послание Александр забрал сам и, прочитав, растерялся. Стихи, написанные по-французски, были весьма русскими по стилю. И такая проникновенность! Цесаревич задумался об авторе этих дивных строк. Почерк был ему незнаком, аромат бумаги — совершенно новым. Писавшая ему женщина была откровенна, но не навязывалась. И у нее был явный поэтический дар! Неужели родственная душа? Но кто, кто?
Александр полдня перебирал в уме всех фрейлин императрицы, в том, что послание исходило из их лагеря, он не сомневался. Цесаревич зашел к матери, пообщался с ее подопечными, в непринужденную беседу вплетая строчки из заинтриговавшего его письма. И каждая из фрейлин доверчиво принимала на свой счет ту или иную цитату, что красноречиво свидетельствовало об их абсолютной невинности и непричастности к этой тайне.
Оставалась только одна кандидатура — Наталья Репнина. Но если это она, то Александр боялся поверить своему счастью. Уже давно он думал о ней не только как об ангеле-хранителе их с Ольгой любви. Цесаревич угадывал в Наташе страстность и цельность, которые всегда притягивали его в женщине. Княжна Репнина была, как лань, элегантна, как серна, строптива, и каждый раз, глядя на нее, Александр чувствовал возбуждение охотничьего азарта. А появление Андрея Долгорукого не только не охладило пыл наследника престола, но еще больше разожгло его не совсем достойный интерес к чужой невесте.
И теперь, проведя остаток дня в раздумьях и сопоставлениях, Александр однозначно пришел к решению, что письмо написала Репнина. Ведь он уже не раз давал ей понять, что его нынешнее чувство к ней давно вышло за рамки дружбы. И потом, если князь Андрей последовал его совету, то Натали отныне свободна!
Вечером, когда Наташа прокралась к заветному тайнику, там ее уже ждало ответное письмо Александра.
— Мари! У меня для вас такие чудесные новости, — с порога громким шепотом сообщила вернувшаяся Наташа, врываясь в покои принцессы.
— Это ответ Александра? — Мария заволновалась и чуть не сорвала голос. — Я знала, знала! Дайте мне его, я хочу немедленно его прочитать.
Счастливая Наташа церемонно поднесла принцессе сложенный по длине втрое листок и встала на уважительном отдалении.
— на одном дыхании прочитала Мария. — О, mein herz! Как это романтично! Я должна немедленно написать ему ответ!
Начало переписки было положено, и каждая сторона старалась, как могла. Но при этом все совершенно запуталось. Александр вновь почувствовал вкус к жизни. Он стал чаще наведываться к принцессе — исключительно из желания лишний раз увидеть сияющие глаза Наташи Репниной. А фрейлина улыбалась цесаревичу совсем по иному поводу, она была счастлива видеть исполнение своего плана.
В неведении оставалась и принцесса Мария. Она увлеченно занималась стихосложением трижды на день и черпала вдохновение в ответных виршах Александра. И только мудрый Жуковский с грустью смотрел на нее, чутко подозревая в перемене отношения цесаревича к Марии почти шекспировскую путаницу. Но никто из участников этой сказочной неразберихи не понимал истинного положения вещей, а финал истории был уже не за горами.
Спустя неделю от начала страстной переписки с таинственной незнакомкой, Александр творил очередное послание в рифмах, когда был застигнут за этим занятием Николаем. Цесаревич был настолько упоен своими чувствами, что даже не заметил вошедшего в его кабинет императора.
— И ожила душа моя в надежде,/ Я снова жизнь на свете возымел… Нет… Я снова жить на свете захотел./ Поверь, не ведал я такого прежде. Нет! Белиберда… Поверь, не ведал я такого прежде./ И чувствовать так сильно не умел… Мило, очень даже мило. И чувствовать так сильно не умел… Неплохо, неплохо, — советовался сам с собою Александр, торопясь обмакнуть перо в чернила и записать вдруг удавшиеся ему строки.