— Ты что путаешь меня? — рассердилась Долгорукая и принялась водить глазами по потолку. — Нет сейчас у Андрюши другой заботы, кроме как о свадьбе с княжной Репниной. А я уж на них и не нарадуюсь — они так подходят друг другу, просто, как голубок с голубкой.
Татьяна тихо всхлипнула и только приготовилась зареветь, как дверь в комнату открылась, и на пороге появился Никита.
— Вот, зашел проведать и попрощаться, — кивнул он Татьяне, а потом вежливо с поклоном — княгине. — Наше вам, Мария Алексеевна…
Долгорукая холодно посмотрела на него, перевела взгляд на Татьяну, и вдруг на лице ее отразилась какая-то тревожная мысль. Долгорукая стала в секунду бела, как полотно, и со стоном опустилась на постель рядом с Татьяной.
— Где это я? — прошептала она, будто сама с собою разговаривала.
— Вы в своем доме, Мария Алексеевна, — жалеющим тоном сказала Татьяна, вставая и подходя к ней.
— Видать, прав, Дмитрий — совсем плоха, барыня, — покачал головой Никита. — Может, сказать, чтобы врача ей позвали?
— Врач? — вдруг зашлась страшным смехом княгиня. — Да что он может? Мертвого и я от живого отличу. А вот лучше пусть признается, где Андрея прячет. Показали мне вчера куклу восковую — руки ледяные, глаза пустые. Нет, мой Андрюшенька — мальчик добрый и веселый. Он всегда к маменьке подбежит, головку приклонит, обнимет ручками — ангелочек просто.
— Андрей Петрович и есть ангел, — принялась утешать ее Татьяна. — Точно знаю — на Небе он! Зла Андрюша никому в своей жизни не сделал.
— Это так, — поддержал ее Никита, — во всем белом перед Господом представился.
— Представился? Почему представился? — опять заволновалась Долгорукая. — Что такое вы все время говорите да сказать не можете?
— Мария Алексеевна, — ласково прошептала Татьяна, — нет больше нашего Андрюшеньки… Ушел он от нас.
— Умер он, — просто сказал Никита и осекся — Татьяна метнула на него такой сердитый взгляд, что ему стало неловко за свое случайное бессердечие.
— Умер? — Долгорукая болезненно поморщилась. — Не мог мой сыночек умереть, не может того быть, никак не может…
— Так и есть, Мария Алексеевна, — кивнула Татьяна, — уж поверьте мне — не ушел Андрей Петрович. Здесь он, во мне.
— Ты о чем это, глупая? — нахмурилась Долгорукая.
— Здесь, под сердцем, — для вящей убедительности показала Татьяна. — Это он, это его ребеночек у меня.
— Дитя? От Андрея? — Долгорукая с интересом посмотрела на нее, и взгляд ее отчасти прояснился. — Тогда береги его, никому не говори! А то, как прослышат, накинутся на тебя и отнимут Андрюшу. Как у меня отняли.
— Боже, да что это с нею? — Татьяна расстроилась и умоляюще посмотрела на Никиту — тот понимающе покачал головой и, подойдя к Долгорукой, взял ее под руки и поднял с постели.
— Пойдемте, Мария Алексеевна, я вас к семье отведу, вместе всегда легче горе переживать.
— Да нет у меня никакого горя, — улыбнулась она. — Вот только тайна есть. И у тебя, Татьяна, тоже тайна есть. Ты береги ее, никому правды не открывай, а не то разверзнется земля под ногами, расступится пучина морская, и откроется картина ада ужасная.
— Как скажете, — по-доброму промолвил Никита и, точно маленькую, повел княгиню из комнаты.
Едва они ушли, Татьяна откинулась на подушки и тихонько заплакала. Больше всего на свете ей хотелось сейчас зарыдать по-дикому, упасть на пол, биться головой, растрепав по-вдовьему волосы. Сколько раз она видела в деревне, как истошно вопили бабы по сгинувшим на поле боя рекрутам, и лишь просила Господа, чтобы уберег ее от такой судьбы. Но разве уйдешь от нее, от судьбы-то?
А она ведь глупость заподозрила — вообразила, что Сычиха про кровосмешение говорит, когда в бреду на нее да на Андрея смотрела. Знала, колдунья, его конец, потому и предупреждала. Но они не поняли, не догадались. Впрочем, может ли когда человек в гордыне своей поверить в неизбежное?
Татьяна вздохнула — нельзя ей волноваться, ей о маленьком беспокоиться надо, чтобы рос счастливым и здоровым. Татьяна вдруг испытала такой прилив нежности к еще не рожденному ребенку, что захотелось сказать и сделать для него что-то приятное. Она стала гладить себя по животу и напевать что-то протяжное и убаюкивающее. Голос у нее был низкий, бархатный, и песня выходила величавая, теплая. Мелодия текла, как река в погожий день, — плавно и свободно, как будто сама по себе несла свои воды в необозримую даль. Даль светлую и прекрасную, в которой нет ни боли, ни горя, где цветут волшебные сады, и птицы щебечут подголоском ее песни. Там дышится легко и шагается без усилий, точно летишь по воздуху, не задевая земли, не касаясь предметов и деревьев. Там люди такие же добрые — их сердца горячи, а мысли — прозрачны. И время не имеет там никакого значения, потому что — нет всему этому благолепию конца. Смерти нет… смерти нет… смерти нет…