Нессельроде знал, что нелюбим в стране, которой служил. Знал, что за глаза его называли ничтожеством или, в лучшем случае, посредственностью, что его считали ответственным за смерть Пушкина и обвиняли в подчинении интересов России европейскому ареопагу. Называли человеком, сделавшим возможным появление известной формулы «Николаевская Россия — жандарм Европы», продолжая которую, великий князь Николай Михайлович в изданном под его патронажем роскошном издании «Русские портреты XVIII и XIX веков» позволил автору посвященной Нессельроде статьи объявить того «международным жандармом с немецкой душой и немецкими симпатиями».
А между тем государственный канцлер (этот высший в российской «Табели о рангах» чин был присвоен Нессельроде три года назад) всего лишь педантично следовал роли, отведенной ему царствующими покровителями, — сначала Александром I, статс-секретарем которого Нессельроде был с 1811 года и благодаря которому оказался во главе Министерства иностранных дел, и позднее — Николаем I, самодержавно и властно повелевавшим политическим курсом страны. Нессельроде умел оставаться в тени, но волю государей исполнял с подлинно чиновничьей верностью, даже если и бывал порой не согласен с той или иной высочайшей позицией.
Покорность и послушание в вопросах большой политики в сочетании с аристократизмом духа и происхождения, основанными на консерватизме и твердости, — вот те черты дипломата и государственного деятеля, которого Нессельроде полагал за идеал и образец которого видел в своем прославленном коллеге князе Меттернихе — министре иностранных дел Австрии. Правящую там династию Габсбургов канцлер всегда считал самым достойным союзником России в решении общеевропейских дел.
Нельзя утверждать, что Карл Васильевич вообще не имел своего мнения, но откровенные суждения, сомнения и опасения он поверял лишь глубоко частным письмам и то всегда находил для их выражения столь витиеватые и завуалированные слова и формы, на которые был способен его сложносочиненный родной язык.
Сейчас ему было чуть меньше семидесяти, но выглядел канцлер лет на десять моложе, чему немало способствовал образ жизни, который он вел и который высоко ценил император. Нессельроде, как и Николай I, был ярым приверженцем регулярности и привычек, которые никогда не нарушал, даже в путешествиях. Он тоже рано ложился спать и рано вставал, никогда не курил и не выносил табачного дыма. Единственными его слабостями — в глазах государя — были здоровый аппетит и хорошая музыка.
Нессельроде любил отменно и вкусно поесть, обожал дамское общество и итальянскую оперу, восхищался музыкой Моцарта и Бетховена и часто устраивал у себя музыкальные вечера, на которых блистала его племянница Мария (по мужу — Калергис), выросшая и воспитанная в его доме. Канцлер был общителен, знал толк в кушаньях и не уважал тех, кто страдал не только отсутствием аппетита, но и вообще рассеянным небрежением к еде. Сибарит в душе, он специально выращивал в своей огромной оранжерее экзотические овощи и фрукты, которыми любил удивлять собиравшихся у него гостей, равно как и своей гордостью — коллекцией редких сортов камелий.
Внешне министр производил впечатление человека слабого, тщедушного, чему немало способствовал его небольшой рост, из-за которого в обществе его презрительно называли «карликом». Однако у себя в кабинете, за столом, он виделся посетителям человеком значительным и даже величественным: разделенные строгим пробором седые волосы густо окаймляли узкое, тонкое лицо, которое бакенбарды делали еще более удлиненным, а черты — резкими.
Взгляд, пристальный и одновременно ироничный из-за круглых стекол очков в серебряной оправе, отвлекал от крупного, орлиного, с горбинкой, носа и чуть великоватого рта. Всегда свободно лежавшие на столе руки (признак открытости) были ухожены, и только разбухшие костяшки на тонких музыкальных пальцах выдавали возрастную подагру. Ходил Нессельроде всегда изящно, даже бесшумно, легко ставя красивые маленькие ступни. Говорил — отчетливо, ясно, и голос его до сих пор сохранил молодость и столь привлекательное для женских сердец юношеское тремоло.
Нессельроде будет дано пережить и Николая I, а пока — пока он мучительно подбирал слова для того, чтобы объяснить симпатичному ему Киселеву суть предстоящего дипломату задания. И хотя Николай Дмитриевич уже не раз получал от министра поручения особого рода, но нынешнее должно было в случае его успешного завершения — существенно повлиять на опасную ситуацию, в которую ввергла Россию и страны Европы французская революция.