Анна поняла, что коляска остановилась. Дождь уже закончился, и можно было без опасения выходить на улицу. Анна вышла из коляски и рассчиталась за поездку. Потом по привычке взглянула на окна их дома с улицы, и вдруг ей показалось, что она смотрит на них не одна. Анна проводила взглядом уезжавшую коляску и осторожно оглянулась — быть может, это все-таки Владимир? Прячется где-то, опасаясь быть схваченным по ложному доносу? А что, если Писарев между делом сказал правду — на них напали и Владимира похитили, а Писарев, который не смог защитить ни его, ни деньги, сочинил всю эту историю, чтобы оправдать свое бездействие или, точнее, свою трусость? И тут Анна поняла, что даже не сказала Киселеву спасибо, а он, между прочим, предупредил ее о том, что за домом следят. Так что же это: теперь вся ее жизнь — под надзором?! Или у нее разыгралось воображение?
Она вздохнула и вошла в дом. Боннэ, услужливо открывший ей дверь, бросился взять ее плащ, а мадам Боннэ протянула руку за шляпкой, но Анна рассеянно прошла мимо, не заметив их. Супруги Боннэ переглянулись — похоже, что-то случилось. Баронесса отличалась нравом ровным и не спесивым, она была гаже слишком проста для своего звания. От нее они никогда не слышали окриков или чрезмерных нареканий и говорили всем знакомым, что им невероятно повезло. Капризы богатых дам были Боннэ хорошо известны. Дочка соседа-булочника какое-то время служила у одной такой особы: натерпелась, наплакалась и ушла не по своей воле. А мадам баронесса всегда доброжелательна и отзывчива, и ни разу они не видели ее в дурном настроении, и даже если что-то между нею и бароном происходило, то никто никогда не знал и не видел этих размолвок.
Переодевшись для дома, Анна спустилась в кабинет мужа и, попросив Боннэ, чтобы ей никто не мешал, заперла дверь изнутри. На какое-то время она замерла на пороге и огляделась — у Анны было странное чувство, будто она совершает нечто безнравственное. Никогда прежде Анна не входила в кабинет мужа без его разрешения, да и особой необходимости туда входить в отсутствие Владимира и припомнить не могла. Их отношения были построены на доверии. И Анна имела в каждом доме, где они жили, свой уголок, свой будуар, куда муж входил, всегда предусмотрительно постучав в дверь или предупредив о своем визите через мадам Боннэ или Варвару. Точно так же кабинет Владимира считался его священной территорией, на которой его никому нельзя было беспокоить.
Исключения делались лишь для детей. Если они прорывались к отцу, когда он работал в кабинете, Корф никогда их не прогонял: играл с ними, шутил, но только до того момента, когда развлечение начинало перерастать в шумную и неорганизованную возню. Тогда Владимир становился суровым, и ребятишки, чутко откликавшиеся на любую перемену в его настроении, убегали к себе наверх, а барон тут же призывал к себе Варвару и негромко, но жестко отчитывал ее за нерасторопность. Дети должны понимать: отец работает — значит, он занят, и его нельзя беспокоить. Варвара согласно кивала, не меняя выражения своего добродушного широкого лица, и обещала, что будет воспитывать детей строже. Не строже, поправлял ее Владимир, а в понимании порядка. К порядку нельзя приучать наказанием или приказом — порядок должен войти в сознание, как умение дышать. Варвара опять кивала, обещала, а потом — через какое-то время, особенно после долгого отсутствия отца — все повторялось сначала.
Владимир обожал детей, но проявлял это так же своеобразно, как и свою любовь к жене. Его нежные чувства всегда таились где-то в глубине или прятались под внешней сдержанностью, как прежде — под мундиром. Такими, как правило, бывают очень тонкие и мнимые натуры, умеющие чувствовать на пределе человеческих сил. Однажды разглядев это, Анна перестала обращать внимание на некоторую скованность Владимира в обществе, на вдруг возникавшую в разговоре заносчивость. Она не сердилась на него, потому что понимала: это все от чрезмерной сентиментальности и наивности его неисправимо юношеской натуры.
Анне нравилось, что Корф с годами так и не повзрослел. Он и выглядел таким же молодым и сохранил ту же порывистость и внутреннюю страстность. И во многом благодаря этим его качествам их брак продолжал оставаться желанным для них обоих. Именно Владимир поддерживал неугасимым любовный тонус их отношений, на которые неизбежно влияли и заботы о детях, и новая служба Владимира.