— Вот что, — решительно заявила Авдотья, выслушав горестное повествование своей столичной гостьи, — не надо вам возвращаться в гостиницу. Дом у нас, конечно, небольшой, но уж как-нибудь поместимся, в обиде никто не останется — ни Павел Васильевич, ни вы, а нам и подавно веселее будет.
— Но, — попыталась возразить ей Анна, — мне не хотелось бы стеснять вас, к тому же я не могу с уверенностью сказать, сколько пробуду здесь.
— Живите столько, сколько потребуется, я для вас свою комнату отведу, а мы с Николенькой вместе на печке поживем, — кивнула женщина. — И отказа не приму, обижусь. А вот и чай! Спасибо, сынок, сейчас я еще варенье на стол поставлю, а ты пока до возчика добеги — скажи, пусть возвращается в гостиницу да ее сиятельства вещи сюда привезет.
Подкрепив гостью чаем с вареньем, Авдотья велела сыну садиться в горнице за уроки — больно много книг велено прочесть ему было за лето, а сама принялась хлопотать по хозяйству и с обедом. Анна же помогла Санникову вернуться в комнату, где он жил вот уже недели две, — Павел Васильевич шел медленно, опираясь на ее руку, и Анна с горечью почувствовала, насколько он еще слаб. Поправив под его спиною подушки повыше, чтобы сиделось удобнее, Анна и сама присела на край кровати со словами — «не томите, Павел Васильевич, рассказывайте». Санников вздохнул и начал свое печальное повествование…
В какой-то момент ему показалось, что Соня готова вернуться в Петербург: они выехали из Одессы на перекладных и последнюю большую остановку сделали в Москве, где их принял давний университетский знакомый Санникова — Матвей Кулебяка. Правда, теперь он носил звучное сценическое имя Максим Собянин — у приятеля Санникова еще в годы учебы обнаружился красивый сочный бас, и он с удовольствием пел для коллег на вечеринках и по праздникам в церковном хоре Исакия, как называли меж собою студенты главный столичный храм. А как-то раз Кулебяку пригласили спеть в любительской опере, где его исполнение партии Дона Базилио в «Севильском цирюльнике» произвело столь неизгладимое впечатление на публику, что самодеятельный спектакль отрецензировала «Северная пчела», и Матвей немедленно вообразил себя звездою. Однако чопорная и регламентированная столичная богема не торопилась принять в свои ряды нового волонтера, и Кулебяка уехал поступать в Московскую консерваторию, по выпуску которой держал экзамен в репертуарной опере московского Большого театра и был по результатам конкурса принят в труппу стажером со сценическим псевдонимом Максим Собянин. Успех, как это обычно и бывает, пришел к начинающему певцу по случаю — в последние дни перед премьерой нового спектакля заболел солист основного состава, и на следующее утро после премьеры Максим проснулся знаменитым. Ему посвятили свои восторженные отклики «Пантеон русских и зарубежных театров», «Литературная газета» (эту статью написал о друге Санников), «Московский вестник» и все та же «Северная пчела». Под занавес сезона из Большого петербургского — Мариинки — Максиму пришло приглашение на прослушивание, но, удовлетворившись самим фактом выступления на сцене театра, когда-то обидевшего его своим невниманием, новоиспеченный премьер вернулся в Москву, где отныне жил постоянно, но не часто, потому как уезжал на гастроли и по России и за рубеж — Максима Собянина охотно звали и в Париж, и в Вену, а незадолго до войны он вернулся из концертного тура по Италии, где его голос был оценен по достоинству и сразу несколько ведущих педагогов бельканто вызвались наставлять его. Максим, так он просил теперь называть его повсеместно и даже друзей, подучиться вокалу согласился, но прожил в Италии недолго — как истинный патриот и православный христианин он почувствовал себя оскорбленным за предательское поведение Европы по отношению к России в ее споре с османами и вернулся на родину. И сейчас много разъезжал по стране с благотворительными концертами, собирая деньги для нужд русской армии.