Читать Бальмонта одно, слушать – совершенно другое. Он читал с вызовом. Разбрасывая слова, своеобразно ломая ритм, в паузах нервно шурша листочками записной книжки (с ней он не расставался), крепко закусывая нижнюю губу необыкновенно острым белым клыком.
Пауза – и опять звенящие, рвущиеся нити, шуршание крыльев, журчание весенних ручьев. Через мою голову время от времени рука поэта тянулась к рюмке. Я, сохраняя неудобную позу, едва успевала ее наливать. И бутылка пустела…»
Вся их короткая связь, которая вскоре началась, – словно это чтение стихов: Нина стоит на коленях, он через ее голову тянется к бутылке. Вообще, честно, все ее последующие связи с тремя великими, один за одним, поэтами: Бальмонтом, Белым, Брюсовым – именно такая картина: Она стоит на коленях, Он тянется через ее голову к бутылке, кресту, револьверу, шприцу с морфием… не суть важно – но поза ее была неизменна.
Строго говоря, Бальмонту, который влюблялся, по словам В. Ходасевича, «во всех без изъятия», было безразлично, кто стоит на коленях перед ним и кто ему подает коньяк: Нина Петровская, NN, AA, BB, CC… У него было столько любовниц (одна за одной, одновременно – по-всякому!), что они давно уже свились перед его взором в некий «звездный хоровод»:
Я заглянул во столько глаз,Что позабыл я навсегда,Когда любил я в первый разИ не любил – когда?Как тот севильский Дон-Жуан,Я – Вечный Жид, минутный муж.Я знаю сказки многих странИ тайну многих душ.Мгновенья нежной красотыСоткал я в звездный хоровод.Но неисчерпанность мечтыМеня зовет – вперед.Что было раз, то было раз,Душе любить запрета нет.Хочу я блеска новых глаз,Непознанных планет.Волненье сладостной тоскиМеня уносит вновь и вновь.И я всегда гляжу в зрачки,Чтоб в них читать – любовь.Бальмонт предложил Нине любовь стремительную и испепеляющую. Отказаться было никак невозможно. Она уверила себя, что тоже влюблена, но эта «испепеляющая страсть» оставила в ней горький осадок. Прежде всего оттого, что Бальмонт в глубине души своей оказался таким же респектабельно-буржуазным, как ее муж (бедная девочка Ниночка, она всю жизнь будет натыкаться именно на таких мужчин… прежде всего потому, что все мужчины одинаковы, и женщины гораздо больше способны на безумства, чем эти роковые папильоны, вроде бы стремительно летящие на огонь, желающие сгореть в нем, а на самом деле, душою, предпочитающие порхать вокруг тепленького и безопасного домашнего камелька).
«Бальмонт, накуролесивши за зиму, буржуазно уезжал с семьей куда-то на Балтийское море, кажется, в Меррекюль». Ниночка обиделась и разговорилась о том, что он ее не любит, что она хочет всего или ничего… Ну, о чем говорят обычно все женщины. Бальмонт тоже обиделся ее неготовностью к жертве ради него:
Так скоро ты сказала:«Нет больше сил моих!»Мой милый друг, так мало?!Я только начал стих.Мой стих, всегда победный,Желает красоты.О друг мой, друг мой бедный,Не отстрадала ты.Еще я буду в пыткеТерзаться и терзать.Я должен в длинном свиткеЛегенду рассказать.Легенду яркой были,О том, что я – любовь,О том, что мы любили,Как любим вновь и вновь.И вот твоих мученийХочу я как моих.Я жажду песнопений,Я только начал стих.Нина прекрасно понимала: ей нужно или стать спутницей Бальмонта в его «безумных ночах», бросая в их чудовищные распутно-пьяные костры всю себя, с телом и душой, по крайней мере, перейти в его свиту, сделаться при Бальмонте этакой «женой-мироносицей», дышать только им, говорить только о нем, следовать по пятам его триумфальной колесницы… Вся штука в том, что эта самая колесница ей уже вовсе не казалась триумфальной. Можно было, конечно, сделаться просто так – светской знакомой, но Бальмонт ее не отпускал, он твердил о какой-то дружбе, о долге, и долг этой дружбы почти против воли обязывал Нину еще какое-то время «вовлекаться в бальмонтовский оргиазм» как дома, так и в каких-нибудь дешевеньких гостиничках – «в пространствах», как предпочитал выражаться ее любовник.
Впрочем, в конце концов и ему это надоело – прежде всего потому, что он понял: барышне по сердцу другой. Предпочтения ему другого он перенести не мог (да и кто смог бы?!), а потому сделал хорошую мину при плохой игре: якобы он первый решил расстаться с не оценившей его Ниной Петровской. Довольно!
Я был вам звенящей струной,Я был вам цветущей весной,Но вы не хотели цветов,И вы не расслышали слов.…Когда ж вы порвали струну,Когда растоптали весну,Вы мне говорите, что вотОн звонко, он нежно поет.Но если еще я пою,Я помню лишь душу мою,Для вас же давно я погас,Довольно, довольно мне вас!