Никаких соло и дуэтов у Петрушевской нет, у нее всегда и только хор. «Московский хор». Англичанин Майк Фиггис с его «Одноразовым сексом» - щенок по сравнению с Петрушевской, у него только две пары обменялись партнерами, хотя через помирающего от спида гомосека все оказались связанными со всеми. Гомосеков у Петрушевской вроде нет (есть за сценой некая «грязная тень гения» - любителя мальчиков), но зато в финале «Своего круга» намечается инцест неудачника Андрея и его единственной любви - дочери Сонюшки. Вообще едва ли не любимое занятие ее героини - «человека жестокого», по ее же собственному признанию, - обвинять окружающих, от зятя до трамвайного соседа, в покушении на растление собственных детей.
Параллель у Сада:
«Дабы объединить инцест, адюльтер, содомию и святотатство, он входит в зад к своей замужней дочери с помощью облатки».
Нужно быть совсем уж невинным идеалистом, либералом прямо с грядки, «деятелем демократического движения» - причем Гайдаром, а не Чубайсом, - чтобы видеть причину всех этих неурядиц в советском социализме, породившем перманентный жилищный кризис. Это не коммунизм породил коммуналки, а коммунальщина сознания - инцестуозно-свального, то есть женского, породила коммунизм. Все бабы ведьмы, говорится в «Вие». Неправильно, бабы - фурьеристки, и главная из них - Петрушевская, которая на самом деле Петрашевская. Сменила а на у - и думает, что никто ее не узнает.
А если и не Петрашевская, то где-то очень близкая к одному петрашевцу, сами знаете какому.
То же самое, один в один - у Муратовой. Тема Муратовой - Мать-Земля, делающая аборт. Женщина как смерть: обезумевшая, готовая уничтожить мир. Она порождает для того, чтобы поглотить. В «Коротких встречах» это неустроенная женщина, желающая выйти замуж, в «Долгих проводах» - деспотически ревнивая мать. Но это все - социальные псевдонимы, псевдосоциальность. Речь идет о метафизике женщины, матери особенно. Как сказала Камилла Палья: «Латентный вампиризм - не социальная аберрация, а естественное продолжение материнской функции». Рождение-смерть как космическая пульсация внутри Мира-Бабы. И в фильме «Среди серых камней» (якобы неудачном, сама от него открестилась, назвавшись Иваном Сидоровым) Муратова дала своей теме прямое имя: женщина не как жизнедавец, а как поглощающая бездна, в которой жизнь не отличима от смерти. Это муратовские «Записки из подполья». Мальчик идет к бродягам в подземелье - за умершей матерью, к матери. Матери у Муратовой - Норны, страшные тени Одиссеева аида.
И так же Петрушевская любит этих античных персонажей. У нее есть рассказ «Богиня Парка», в котором взята мифологическая тема Мужчины и Женщины: мужчина (петух!) убегает, а женщина (курица?) догоняет, поглощает, уничтожает, заманивая и одуряя проблематичным «семейным счастьем», «преодолением одиночества». Видели мы - у Петрушевской же, - каково это счастье. Рассказ тем хорош, что комичен. Юмор вообще свойствен Петрушевской, но это всегда и только черный юмор, даже в рассказе «Дайте мне ее!» (это - мать о новорожденном дитяти, но это и хищный хватательный жест). Так у Муратовой в «Чувствительном милиционере» идет Соломонов суд, ребенка рвут на части обе. А самый страшный материнский образ - в «Трех историях», где на стене роддома висит громадный негатив Сикстинской Мадонны. Женщины и мужчины там друг друга удушают чулками, сталкивают в воду, режут в коммуналках и сжигают в кочегарках - подполье гомосеков.
Касса, баранину не выбивать!
Интересно, что в «Трех историях» у Муратовой сюжетно реализуется, а не только символически обозначается дитя-мститель: девочка, травящая старика крысиным ядом. Раньше, в других фильмах, у нее возникали некие страшноватые куклы, напоминающие американскую Чабби - куклу-злодея (шедевр этого жанра - «Кладбище животных» Мэри Ламберт). Кукла - это как бы ребенок, но не живой, а мертвый. Это маркировка главной муратовской темы - враждебности матери к детям, к сыну. Эта тема уже в «Долгих проводах» обозначилась: мать не хочет отпустить сына, желающего стать моряком. И побеждает: последняя реплика фильма - «Мама, я тебя никогда не покину». Однако в «Чувствительном милиционере» он объявляется именно морячком, почему его мать и выигрывает тяжбу о ребенке, найденном в капусте: я, мол, уже доказала, что могу быть матерью. Здесь некий шифр, но разгадать его не так уж и трудно: морячок - он и не уплыл никуда, потому что воды, в которых он плавает, - околоплодные, и они еще «не отошли». Вода - первичный символ материнства, первичнее земли, хотя та страшнее. А ребенок, найденный в капусте, - это Иисус. «Чувствительный милиционер» - травестия христианского мифа о непорочном зачатии. Зачатие не то что непорочно, но его просто не должно быть, оно и не нужно: мать всегда в наличии, и она способна породить из себя. Утверждается истина делезовской трактовки: в бытийно-первичной мазохистской сцене отца нет, он не требуется. Напомним, что, по Делезу, в этой же сцене происходит воспроизведение христианской мистерии.