Зато неиссякаемый поток жалости изливается в нашей литературе на «униженных и оскорблённых», на «маленьких людей», и даже «лишний человек» вызывает в романах скорее сочувственное понимание, нежели осуждение. «Иди к униженным, иди к обиженным!» — говорит Некрасов. «Милость к падшим» призывает Пушкин. Вместе с «бедной Лизой» плачет Карамзин. Катюшу Маслову пытается воскресить к новой жизни Толстой.
Но значит ли это, что и мы в нашей жизни должны так же относиться к богатству и бедности, как наша литература? Значит ли это, что и мы обязаны обличать и высмеивать каждого богатого, умиляясь каждому неимущему? Нет, в жизни всё гораздо сложнее. В жизни богач может как подтвердить привычный стереотип, так и совершенно его опровергнуть. А бедняк может оказаться не трудолюбивым оптимистом, а завистливым лентяем. К сожалению, часто мы не хотим замечать, как наши стереотипы трещат по швам, и пытаемся сохранить их любой ценой, несмотря на очевидное.
Нельзя не любить нашу русскую литературу. Это литература великого сострадания и милосердия, так свойственного русской душе. Литература очень чётко характеризует народ, её создающий: литература — это открытая для всех исповедь народа, и, можно сказать, саморазоблачение. Но русская литература — это не история, не статистика, не обществознание. И поэтому было бы ошибкой, если бы мы (как пытаются некоторые) судили бы о русском человеке (богатом или бедном) и русском народе по одной литературе. Ведь литература не ставила перед собой задачу увековечить грандиозные достижения и свершения русского народа, она более всего пеклась о самых болезненных явлениях в обществе. Она плакала над ними или высмеивала недостатки конкретных людей, искренне желая их выздоровления и перерождения, а значит, спасения всего общества и каждого в отдельности.
Кроме того, классическая литература XIX века создавалась писателями, которые были в основном по своему происхождению дворянами. А так уж сложилось, что дворянство в период своего упадка — с середины XIX вплоть до начала XX века
в своём большинстве не смогло приспособиться к новым условиям существования, придерживалось «благородной праздности» и старалось уклоняться от «неблагородных» занятий. Ему претила деловая хватка нарождающегося класса капиталистов, представители которого были для дворян непонятны и разрушали привычные представления о жизни постепенно дряхлеющих «дворянских гнёзд». Оттого-то и складывалось очень неоднозначное отношение писателей (как следствие и читателей) к таким фигурам, как деятельный купец Лопахин (хотя в данном случае сам Чехов был не дворянином, а сыном купца третьей гильдии и, казалось, мог бы симпатизировать своему герою).
Показателен в этом отношении случай с произведением Пушкина «Сказка о попе и работнике его Балде». Как известно, при жизни она не была напечатана. Напечатал её впервые Василий Андреевич Жуковский в 1840 году. По цензурным причинам Жуковский заменил попа на купца Кузьму Остолопа: «Жил-был купец Кузьма Остолоп по прозванию Осиновый Лоб». И далее всюду поп был заменён на Кузьму. Только в 1882 году в собрании пушкинских сочинений под редакцией Ефремова сказка была напечатана по рукописи. В изданиях для народа до начала XX века печаталась с купцом Остолопом. О чём это говорит? О том, что и сам Жуковский и цензура посчитали вполне нормальным поставить вместо попа именно купца, как типаж имеющий соответствующий стереотип восприятия у читателей и не обладающий достаточно громким голосом в обществе, чтобы себя защитить.