ша, и провела не впервые. Родинки эти были не столько рассыпаны, сколько разбрызганы по ее пухлому телу. В них она была идеальна.
Уже не та свернувшаяся в шар, забившаяся в халат, двадцати пяти
годов недоучившаяся закомплексованная дура.
— Я не принимаю Леонардо да Винчи: он на казни ходил смо-
треть, на трупы…
Или:
— Художник Рафаэль (настоящее имя Рафаэль Санти) родился
26 или 28 марта 1483-го года.
— А дальше? — спросил Сережа.
— Дальше я еще не выучила.
— А как же ты в музее работаешь?
— На полставки.
Сережа так и не переспал с ней. Разумеется, как-то они лежали
в одной постели, она складывала на него то ноги, то руки, а он от-
талкивал их, считая, что это руки и ноги художника Морошкина, спавшего, на самом деле, в тот момент на кухне. Морошкину не
мешала ни неудобная поза, ни грохот музыки из динамиков. Он
видел своих покойных друзей, и они разговаривали с ним. Иногда
Морошкин приподнимал руку и тыкал вилкой в невидимую тарелку
с солеными огурцами. Огурцы росли из Земли, а сам он рос из Неба.
НЕУТОЛЕННЫЙ РОМАНТИК
…Утром Сережа проснулся, увидел ее, исскуствоведшу, обошёл
взглядом все родинки, как мореплаватель обходит острова, и только
потом заметил, что балкон открыт, и с него пропали два цветочных
горшка в том месте, где в решетке народными умельцами была про-
пилена большая дыра.
7
Это была ее квартира — не его. На голом полу лежал музыкант
Лесиков, который всю ночь играл на фаготе. Сережа вдруг заметил, что Лесиков и до сих пор играет.
— Ты любишь… Тинторетто? — вдруг спросила девушка и
сделала так, как умеют только женщины: мгновенно обернулась и, улыбнувшись, в упор взглянула в глаза Сереже. Было ли это призывом, Ненашев предпочел не размышлять. Он сделал вид, что спит, таин-
ственно подозревая, что любое его томное движение, занимающее
долю секунды, может стоить ему многих последующих минут, часов
и лет. Что тут можно сказать о мужчине в прозе: «Он повернулся на
бок». К расположению женщины в пространстве не так обдуманно
отнесется только тот, кто ее никогда не видел или видел слишком часто.
Сережа, слегка покачиваясь, в семейных трусах вышел на кух-
ню, где на полу спал художник Морошкин. Содержимое огромных
жестяных банок с надписями «Корица», «Соль», «Укроп» и тому
подобных, стоявших в раскрытом теперь настежь шкафу, полно-
стью осыпали его тело. Сережа подумал: это обонятельная функция
заставляла Морошкина обсыпать себя ими, принимая их то ли за
фейерверк, то ли за манну небесную. Запахи пьянили и волновали
Морошкина.
— У нее два горшка спиздили, а она меня спрашивает, люблю
ли я Тинторетто!
Расстроенный Сережа взял с подоконника гриб в стеклянной
банке и стал его внимательно рассматривать.
— В сферах исходящего духа ищи ее, — посоветовал Морош-
кин. — В то время как клочковатые облака облегают голень… Зачем
вы здесь, сущности? Я не звал вас.
— Это ты мне, что ли, говоришь? — спросил Сережа, погло-
щенный созерцанием гриба. — Я просто зашел.
— Нет, нет, — Морошкин стал лихорадочно размахивать рука-
ми, — по мосту гибкому они пришли.
— Да кто — они-то? — увлеченный грибом Сережа чуть не
засунул голову в банку.
Выходя из квартиры, Сережа по-детски чмокнулся с искусство-
ведшей, натянув в гардеробе свое серое «ВИДовское» пальто с двумя
дырявыми карманами, и вышел в пустое серое Юбилейное — спаль-
8
ный микрорайон Иркутска. Раннее утро обещало. На остановке никого
не было, только мерзла одна школьница. Сережа еще раз задумался
над тем, как можно было даже вполсна перепутать женские ноги с
мужскими.
Он предложил девочке жувачку, и она с воплем убежала. Се-
режа механически проводил ее взглядом. А поскольку обзор был
хорошим, она бежала очень долго, пока не скрылась за горизонтом.
И тут он вспомнил: как они накануне вдвоем с искусствоведшей
ночью бродили тут по переулкам в поисках вина, как она подвернула
ногу и скакала на одной.
— Нет, это мой бред, это мне приснилось. Но в чем разница
между реальностью и бредом, если сейчас для меня это одно и то
же? Морошкин разговаривал с покойниками, Лесиков всю ночь играл
на фаготе… Леонардо да Винчи любил резать трупы…