родителей ребенком, маленький комочек, завернул в рогожу, вы-
вез и хранил до совершеннолетия, не прикасаясь к цветку любви.
50
Как зачарованный бродил я по ВУЗовской набережной, грезя о
ней. Похожий на гроздь винограда.
— Почему на гроздь? — Семен сел на пол и закрыл руками
лицо, готовясь то ли заплакать, то ли засмеяться. Сережа в это время
раскрыл окно и стал смотреть вниз, не пройдет ли мимо Женя или
девушка, отдаленно напоминающая ее. Это было что-то уже сродни
наваждению. Он и осознавал это, и не осознавал.
— Гроздь женщин висела на мне, и сладкие, и с кислинкой.
А дамские пальчики? Они непрерывно шныряли по моему телу.
Но я отряхнулся и сказал: «Вы можете висеть на мне, сколько вам
угодно, я упаду под вашей ношей, так вы накажете сами себя».
Сема, ведь ты не идиот! Девять рублей и пятнадцать копеек — это
сумма человека твоего масштаба! Признаюсь, как поэт я всегда
смотрел на прозаиков с презрением, я топтал их, издевался над
ними. Поэтому и стал изгоем. Но ты меня переубедил. Ты стоишь
на земле, а мы витаем в облаках. Или кружим вокруг керосиновой
лампы, как насекомые. Что тебе стоит доставить радость надлом-
ленному цветку?
— Хе-хе, — раздалось с матраса.
ХОДИТ ОДИНОКО ПОД НЕБОМ
Утром Сережа расположился с бутылкой пива на Тихвинской
площади, присев на край фонтана. Благодать: жуткая жара, но ветер
дует в твою сторону, а тут еще и брызги летят прямо в спину.
Затем и так уже измученный счастьем взаимной любви Се-
режа пересел на скамейку рядом с феминой в огромной панаме
и короткой юбке, и они стали переглядываться, но он всё не
решался заговорить первым. Как назло, напротив, у клумбы, появился человек в красном пиджаке с саксофоном и начал
играть — что бы вы думали? — «Странников в ночи». И так
лажово, что хотелось немедленно сбежать или найти укрытие; к этому не располагали лишь приятное соседство и чудная по-
года. Среди прохожих всегда есть и сердобольные, они что-то
51
бросали в коробку исполнителя. Доиграв, он удалился, по-
шатываясь и западая. Две девочки подхватили его под руки и
усадили на скамейку.
— Хорошо, что он играл не «Мой путь», — сказал вслух Сережа.
Соседка по скамейке согласилась так, как будто она знала, о чем
идет речь… Панама съехала ей прямо на нос, и вместо того, чтобы
поднять ее, она стала вертеть головой по сторонам.
День России. Город по-прежнему задымлен. Площадь набереж-
ной без снесенного Шпиля и еще не установленного царя выглядит
дико. В одной газете хорошо по этому поводу написали: «Мужчин
Иркутска лишили мечты».
Когда-то Сережа и два его приятеля: преподаватель физмата
и Деревянко из автосалона расхаживали здесь, по набережной, морально выжигая окружающее трогательной свободой. В руках
Деревянко была странной формы гитара:
— Спешу к тебе! — запевал физматовец.
— Спешу к тебе! — подхватывал Деревянко.
— Скажу тебе!
— Скажу тебе!
— Люблю тебя!
— Люблю тебя!
— Люблю тебя!
— И я тебя!
— Один ответ!
— Другого нет! — песнопения друзей спугнули молодежь и
одновременно голубей, хором поднявшихся в небо.
— Ведь нам с тобой!
— По двадцать лет!
— Люблю тебя, люблю тебя! — заключали престарелый физ-
матовец и примкнувший к нему Деревянко.
Как еще недавно это было.
Сережа долго бродил по Пестеревской, весь блатной, в белых
джинсах — не придерешься — и гавайской рубашке, прикурил у
человека-бутерброда, прошелся по мебельному магазину с таким
видом, будто выбирает мебель, покачался на кресле-качалке, по-
торговался. Но все это было заменой чего-то более важного.
52
Он зашел в Дом Литераторов на Арсенальской (бывшая Троц-
кого) — официальное учреждение — и чинно сел на стул у стены.
Трудность состояла в том, что на его плечи склонялись головами пья-
ные или уработавшиеся — то поэтесса слева, то поэт справа. Поэты
были легкими, почти безжизненными существами, но их полусонные
реплики мешали Сереже слушать великого пианиста Ивана Давидсона!
Иван Давидсон. Сережа то и дело ловил себя на обычном неловком
чувстве неумения сосредоточиться на музыке, тем более что головы
неизвестных ему поэтов то и дело меняли расположение, а иногда па-