В общем-то, сейчас Сережа только смутно припоминал, он забыл
всё, но он запомнил поцелуи искусствоведши, сам их вкус, притор-
ный, словно она конфет объелась. Где они могли с ней целоваться?
Сережа очень любил Рафаэля, но под напором идей новой под-
руги сама ее скрюченность в постели¸ заглядывания в глаза снизу
вверх, хотя она была выше его сантиметров на двадцать, теперь
казалась ему чем-то вроде божественного шлепка по затылку. И узор
родинок… Теперь он торжествовал: «Как же я правильно поступил, что не переспал с ней».
Он думал, бродил, иногда отрывисто говорил, присаживался
на скамейки:
— Это типичное нынешнее поветрие: Дали, Брейгель, Гойя…
Вы любите всё уродливое и уподобляетесь ему. Кто угодно, только
не Рафаэль. Для вас нет ничего страшнее, чем гармония, потому что
она вам не может пригодиться!
Ему понравилась эта мысль, и он попробовал ее развить: «Мы
не верим в то, что есть чистые существа, — рассуждал Сережа, —
мы приписываем им свое, самое низкое. А чистые существа есть.
Пускай не я, пускай я не гожусь.
Какая разница после того, как ты их видел? Двух девушек из
богемы. Они молчат, и пускай молчат. Но если они вдруг завопят, все мы оглохнем».
9
ПОБЕРЕЖЬЕ ТЕНЕЙ
По-прежнему бормоча, Сережа вывернул дырявые карманы.
В час моего повествования, в начале нового века он был инте-
ресен собой и молод. Сменил несколько профессий, ни одна ему
не понравилась, два раза уходил с филологического и, что пораз-
ительно, за всё это время ни одна женщина, делившая с ним постель, не догадалась зашить ему пустые карманы или пришить пуговицу.
Сейчас, размышляя, Сережа проходил мимо лотков с разноцветны-
ми фруктами, кавказцев, пасущихся возле магазина «Алмаз» — каждый
кидался на него с криком: «Золото продаешь?» — кафе, где мажор-
ские парочки соединяют под столиками потные ручки друг друга…
Над ними он посмеивался, будучи в уверенности, что невинные
секунды утреннего счастья и следующие за ними нескончаемые
годы взаимной ненависти — не стоят друг друга.
Бедность... Ну да… Сережа был беден. Он не хотел работать
и жил на то, что доставалось ему даром от родственников, друзей
и любовниц.
Но как же это пошло и жалко: долго, мучительно мусолить в
кармане десятку на «Жигулевское пиво». Глядеть то на десятку, то
на пиво. А то и на лунообразное лицо продавщицы, которое выва-
ливается из окошка и ничего не освещает.
Я не готов говорить о Ненашеве, пока он сам не раскроется
перед вами во всей полноте и противоречии достоинств и недо-
статков. Может быть, единственное неоспоримое его качество — у
него не было врагов.
Он слушал и утешал. Ссорился и тут же мирился. Мог говорить, мог молчать. Он был сам по себе. Многое знал, но редко сплетничал.
Бывали времена, когда приходилось иметь в виду даже забе-
галовки с бесконечной солянкой на раздаче. Однажды, голодный и
обессилевший, он вошел в кафе «Темп» на Амурской и увидел там
самого себя, сидящего за столиком за тарелкой супа. Переглянувшись
cам с собою, он вышел на улицу и лишился чувств.
Последнее, что мелькнуло в его сознании, и есть название
следующей главы.
10
ФРЕГАТ «ПАЛЛАДА»
С утра черствые пирожки, обкусанные посередке, летели в
урну, Сережа слонялся по городу, к своему ужасу, на каждом шагу
встречая знакомых. Темы для разговоров он выбирал сам, чтобы не
выслушивать часами исповеди, жалобы и проклятья в адрес людей
ему совершенно неизвестных. Он же, в свою очередь, рассуждал
про гармоническую природу своего Рафаэля, какой-то особенно
сочный сегодня цвет травы или про едва дотронувшееся до него
нежное дуновение вдруг смирившегося ветра.
Тетя, у которой Сережа ютился в Иркутске (мама — мама, жи-
вущая на Севере, на пенсии в основном окучивала грядки на даче и
иногда выступала по районному радио с рубрикой «На поэтической
волне»), так вот, тетя готовить не умела. Саму ее кормили на работе: там она была чем-то вроде мелкого служащего, мелькающего между
курилкой и бухгалтерией. При этом тетя ненавидела цифры, от них
у нее болела голова. Она всегда была уверена, что посчитала не-
правильно. И это мучило ее до судорожных домашних обжиманий