нем выпустили шипы.
Ненашев, как ни странно, был полностью одет, при галстуке, в
сияющих начищенных ботинках. Побег его продолжался. Пальто без
подкладки висело на обычном месте в прихожей, висело нарочито
беспечно и по-дружески.
Костя бросился наперерез:
— Да ладно, ну куда тебе идти? Ты уже набегался. Мало тебе, что я потакаю твоим капризам? Ведь ты хотел именно такую: худую
и безгрудую, но теплую, да?
— Я не собираюсь с тобой разговаривать. Кто, если не ты, всё
подливал и подливал? Кто пел: «Не для меня придет весна»?
Костя замялся:
— ОК. Может быть, это моя работа… А кто в белой горячке
порол чепуху про то, что он старый диссидент? Кто гнался за трам-
ваем, перепугал голых женщин и потерял шапку?
Сережа стал рыться в рукавах пальто: шапки действительно не было.
— Ничего, я пойду и без шапки. Я знаю, что моя тетя жива, и
я ее найду.
Зазвонил телефон. Сережа взял трубку.
— Да.
— Эсер, я давно хотел тебя спросить: у тебя есть записи Элен
Шапиро? Девочки просят.
102
Сережа обратился к Косте.
— Ты знаешь кто это — Шапиро?
Костя пожал плечами:
— Значит, нет у тебя ее записей…
Ненашев узнал голос и внимательно пригляделся к Косте:
— Так это ты мне и звонишь?.. Ну, звони, звони. А я возьму и
выброшу этот телефон в окно.
После недолгой борьбы за телефон Сережа выскочил из квар-
тиры, даже не захватив ключей.
И вот он выходит из дому, блуждает где-то в районе Комму-
нистической. На каждом первом доме — надпись «Аптека», на
каждом втором — «Парикмахерская». Они, эти дома, мелькают, как кадры в кино, и из этих надписей складывается одно — со-
вершеннейшая бессмыслица: «Парикмахерская аптека». Что
делать в ней? Стричься или требовать пузырек с опием? Может, Костя знает, но ведь он не заслуживает доверия. Нет, этот чело-
век опасен! Но каков и Семен! Они явно в сговоре. Сережа так
и представил их вместе.
Вот и тетя. Сережа увидел ее спину и беретку, и бросился за
ней. Пару раз он натыкался на машины, они гудели, но он не об-
ращал внимания. Потом тетя скрылась из виду, но Сережа уже не
мог остановиться.
Время неслось стремительно. Ненашев побежал по тонкому
льду Ангары, завязая в дервеневших сугробах. Позади себя он
слышал тупой гогот — глумление наблюдавших за ним с берега
подростков, и внутренне содрогнулся от ненависти к ним. Спот-
кнулся и уже тогда сообразил: «А какого черта я бегу? Ангара же
никогда не замерзает».
Он сел на лед и уставился в пространство — совершенно белое, до рези в глазах, и пустое. Он сидел и думал — даже не о том, сон
это или не сон, разум или нет, а о том, когда лед начнет таять.
— Если я проснусь, то снова увижу Костю, и всё пойдет по тому
же кругу. А если нет, тогда что: я так и останусь сидеть на льду не-
замерзающей Ангары и наслаждаться вечностью? Лучше отмотайте
меня назад — до той минуты, когда я был счастлив, и бросьте там, я не обижусь. Лишь бы не эта веселая карусель, где всё заранее
103
известно: все разговоры, влюбленности и предательства… Да, я их
хотел, они сделали меня тем, что я есть, но я перестал верить в них.
Отдайте мне меня самого, не тело, с ним все ясно, и не душу, она
где-то порхает, ей только и нужно, чтобы на иголку не насадили.
Где я? Поймайте меня и принесите мне…
ПЕРЕВОДНЫЕ КАРТИНКИ (род фантазии)
Июль выдался жарким.
Сережа зашел в ларек, где продавали арбузы.
— Я сегодня арбуз выбирала, — пожаловалась ему немолодая
уже покупательница. — Я ей говорю: дайте мне «девочку», а она
мне «мальчика» сует. А я их, мужиков, ненавижу, у них одно на уме: поглубже засунуть и подальше убежать, а ты рожай потом, мучайся.
— Правильно, — согласился с ней какой-то мужчина, — они
рожают, а мы как эти… Не рожаем… И думаем только об одном.
Сделал свое дело и бежать.
Сережа хладнокровно постучал по арбузу, купил его, отмыл в
фонтане и устремился на скамейку под прохладный покров тополей.
Разрезал арбуз, отдал одну половину Жене, вторую взял себе. Оба
вооружились ложками.
Внезапно двери неказистого дома напротив распахнулись, и
на крыльце появился человек, растерянно глядевший по сторонам.
Весь вид его символизировал крайнее возбуждение. Это был не кто