любила мальчика. Да, мы обожали Сёмочку, но он с нами ничего
не обделывал.
Семёна настолько поразило это обвинение, вполне, впрочем, соответствующее его сладким годам, этот позор, павший на голову
отца – фарцовщика в последнем ряду, что он больше никогда не
виделся с ним. И стоило ему вспомнить фамилию «Кацнельсон», стоящую в паспорте, как клеймо, он впадал в прозу.
С первого курса филологического Семена выгнали за то, что
перед тем, как громко хлопнуть дверью, он бросил преподавателю:
«Вы ничего не понимаете в Гомере».
Вероятно, Гомер — и есть тот автор, из-за которого отчисляют.
Если бы Семен, хлопнув дверью, сказал: «Вы ничего не понимаете
в Гесиоде, Менандре и Еврипиде, Алкее и Архилохе», это бы сошло
ему с рук, но именно Гомер лишил его научной карьеры и уважения
в кругах, где делать резкие жесты не принято.
А беспечный Ненашев, знающий бедственную историю Семена
только по рассказам, как заочник продолжал посещать Университет
на берегу Ангары возле ВУЗовской набережной и отвечал на во-
просы, ответы на которые его не интересовали. Как единственный
юноша на курсе, он всегда пользовался подсказками девчонок. Они
ему писали под партами, еще и рисуя на тетрадном листочке что-
нибудь фривольное, иногда прикладывая к бумаге губы.
18
ДВА ГОЛОСА В ГОРАХ
Сережа и Семен познакомились так. Они оба были убеждены, что ничего ужаснее на Земле, чем русская свадьба, быть не может, и за широким, ломившимся от яств столом потихоньку начали пере-
говариваться. Никто из них не знал, чья это свадьба, ибо родовые
древа обоих наших героев были весьма разветвлены (так что ис-
ключить возможное родство Сережи и Семена нельзя. Хотя бы это
и была пятая вода на киселе).
Вдруг поднялся всеобщий рев, бряк, раскоряк, начались танцы, и стало ясно, что время бежать. Но как? Через весь зал? Вышла
женщина с большой грудью и пустилась в пляс. Сера Армагеддона
насыщала воздух.
Между тем Сережа под неистовые вопли дымящихся в раже и
разудало кидающих ноги в разные стороны во время пляски затеял
с Семеном тихий обмен фразами заговорщиков. Ненашев вспомнил, как отец, поездивший по соцзагранкам, выпив, подпирал голову
рукой, слушал «Самоцветы» и «Czerwone gitary» и гладил снежинку, приклеенную к окну с обратной стороны. Это потом он заставлял
каникулярного Ненашева на проклятой даче подвешивать помидоры
в теплицах и с видом маститого огородника прохаживался по своим
владениям, помахивая молотком и гвоздодером, весь перемотанный
бинтами.
Внезапно гости немедленно парами на попах нырнули под стол, и новые друзья, не желая понимать правил новой игры разгорячего
воображения, молча и бесстрастно вышли в ночь. Это была ночь со
звездами и комарами. Было два часа или больше. Ночи в Иркутске
холодные. Даже в июле. Уснешь в такую ночь на скамейке и не
проснешься.
Семен и Сережа двинули к ЦПКиО, разговаривая о высоком.
И тут, предавшись беседе, только свернув на очередную аллею, они
увидели совершенно голого и довольно пузатого человека, который
медленно и монотонно, как-то задумчиво и лениво покачивался из
стороны в сторону.
— Мэр, закурить имеется? — обратился он к Семену.
— Может, тебе еще выпить предложить?
19
Голый человек сначала кивнул, а потом мотнул головой и уда-
лился по аллее, по-прежнему покачиваясь и то и дело хватаясь за
стволы деревьев. Сережа заволновался.
— Семен, так нельзя. А вдруг его оскорбили, ограбили и раз-
дели? Давай догоним.
— Так его уже один раз догнали. И вообще, инициатива — пря-
мая дорога на тот свет. Подраться я и с тобой могу. Тебя и догонять
не надо. Сентиментальность, — с пафосом, с паузой закурил Семен
свою «Приму», — прекрасное качество, но это же не повод говорить, что мир идеален. Любить всех людей невозможно.
— Наверно, ты просто боишься его, потому что он голый.
— Конечно, он голый, я одетый — между нами огромная
разница, — Семен приобнял Сережу, как взрослый ребенка. Он
долго молчал. — Нет. Мне интересно, почему судьба привела его
в такое состояние, а меня нет. Разница в цепочке, в каком-то ее
звене. И этого звена цепочки — ну да, наверное, я боюсь. Но не его