Маска казалась безукоризненной, плотно приросшей к этой четверке, – за полчаса разговора ни один из них не сбился с заученного тона. И они, вероятно, сами не замечали, как безлико выглядят со стороны, какой наивной кажется их самоуверенность, и Александр с недоумением подумал: зачем им это нужно? Ведь – не глупы же они...
Он подозвал официанта, рассчитался, и тот, кто носил обручальное кольцо, равнодушно подвинулся вместе со стулом, пропуская его, и Александр сзади услышал его голос:
– Нет, братва, мы сделаем вот что: возьмем тачку и поедем к моей старухе.
Александр не сразу сообразил, что «тачка» должна означать такси, а «старуха» – жена. И попытался представить, как говорит этот парень с женой в интимные минуты, какое у него при этом лицо, – и не мог.
Жена встретила его привычным радостным поцелуем, выбежал сын, и Александр, поднимая его маленькое тяжелое тело, не чувствовал знакомого умиротворения от того, что наконец-то он дома и снова начинается привычная удобная жизнь и любимая работа в кабинетной тиши.
– Что же ничего не писал? – мягко упрекнула жена.
Он виновато пожал плечами.
– Да ведь сама знаешь, какой я любитель писать письма.
И это была правда – письма он писать не любил.
– Устал? – спросила жена и, не дожидаясь его ответа, ласково приказала: – Иди мойся, сейчас будем ужинать.
Сын, сразу забыв о нем, занялся игрушками, и на лице его было написано сосредоточенное удовлетворение. Разглядывая большой трактор, он требовательно сказал:
– Папа, покажи, как он ездит.
Он давно уже привык к тому, что игрушки покупались ему самые лучшие, и не допускал мысли, что отец мог подарить трактор, который не двигается сам. Александр стал показывать, как надо управлять трактором, и когда он с тихим жужжанием пополз по полу и стал послушно поворачиваться, останавливаться и давать задний ход, сын шмыгнул носом и удовлетворенно сказал:
– Ага, понял.
– А ты без «ага» не можешь? – сухо спросил Александр.
Сын промолчал и, взяв у него пульт с кнопками, стал сам командовать трактором. И это бесцеремонное молчание вдруг возмутило Александра – он резко сказал:
– Когда отец делает тебе замечание – надо отвечать, а не отмалчиваться.
Сын обиженно посмотрел на него и нехотя сказал, отворачиваясь:
– Хорошо, папа.
Александр молча пошел в ванную. Неожиданная неприязнь к сыну удивила его, и он, вспомнив, как радостно приняла его подарок Наденька, как приятно ему было наблюдать за ней, с тревожным недоумением подумал: почему так? А может быть, – догадывался он, вспомнив, что говорил Анне Григорьевне, – ребенок любимой женщины и должен быть более желанным, чем свой собственный? Но думать об этом было слишком уж неприятно, да и мысль представлялась нелепой и невозможной.
Он медленно разделся и долго мылся, всячески оттягивая время, – ему просто страшно было идти на кухню, встретиться взглядом с женой, – о чем он будет говорить ей?
А Лена уже давно ждала его – он увидел красиво накрытый стол, и сама она была очень красива в светлом нарядном платье, надетом специально для него.
– Извини, что я так долго, – пробормотал он, усаживаясь за стол. – А Витя?
Александр надеялся, что сын будет ужинать вместе с ними, но жена сказала:
– Он уже поел.
Разговор начался с обыденных расспросов о здоровье, работе, – но потом пришлось заговорить ему о своей поездке, и он тяжело и неуклюже лгал жене, рассказывая о том, каким большим стал город его детства, с кем из друзей он встретился, что изменилось за эти десять лет... Жена со спокойным вниманием слушала его, и все, казалось, было так, как после всех его прежних поездок, но Александр жил сейчас тяжелым ожиданием той минуты, когда кончится этот разговор и ему придется остаться наедине с женой и – лечь с ней в постель? Что он тогда скажет ей? И он не торопился вставать из-за стола, долго пил чай, курил. Лена наконец сказала:
– Иди ложись, я сейчас немного уберу и тоже приду.
Александр, помолчав, с трудом выдавил из себя:
– Ты иди, а я немного поработаю.
Жена с удивлением взглянула на него, опустила обиженные глаза и потерянно сказала:
– Как знаешь...
Александр сбивчиво стал объяснять:
– Понимаешь, еще в самолете пришла одна идея, надо бы проверить, пока не вылетело из головы.
Жена промолчала, и он пошел к себе в кабинет.
Здесь, в чистой уютной тишине, все было так, как оставил он в день своего отъезда, и листок с недописанными выкладками лежал, кажется, на том же самом месте. Александр и в самом деле собирался поработать – надо было как-то провести полтора-два часа, дожидаясь, пока Лена заснет. И он стал читать недописанный листок, пытаясь вспомнить ход своих мыслей в тот день, когда он еще ничего не знал и никуда не собирался ехать, – но мозг равнодушно считывал уравнения, и, дойдя до конца, Александр так и не понял, в чем смысл этих уравнений и как он собирался продолжать выкладки. Он отложил листок, закурил и стал смотреть в окно, на серую, едва видимую в темноте дорогу и на лес, начинавшийся за ней. В доме еще недолго слышались осторожные шаги жены, а потом стихло все. Выждав еще с час, Александр пошел в большую комнату, где спали они с женой, немного постоял на пороге, не решаясь войти. «Что же я скажу ей? – мучился он, сжимая ручку двери. – Ну, сегодня обойдется, а завтра?» Прислушался к тишине, пытаясь понять, спит ли Лена. Но тихо было – так тихо, что он ничего не слышал, кроме ударов собственного сердца. И Александр так и не решился войти, на цыпочках прошел в комнату сына, отодвинул штору, жестко царапнувшую тишину звуком железа по железу. Сын крепко спал, повернувшись на живот и подложив правую руку под голову. Александр вгляделся в него и вспомнил, как он стоял на кухне ночами у Лили, думал о том, как жить дальше, – и поразился тому, с какой легкостью он примирился с необходимостью расстаться с сыном. «Как же так... Ведь он – самое дорогое для меня существо на свете... Он так похож на меня – лицом, фигурой, походкой... Даже спит он так же, как я... А что он значит для меня? Если его постоянно не будет со мной – будет ли это для меня большой потерей?»
Александр не знал, что ответить себе на это. Сын всегда был рядом с ним – хотя бывали дни, когда они едва перекидывались несколькими словами. «Ну вот, допустим, что мы расстанемся... Буду я видеть его раз или два в неделю и только издали наблюдать, как он растет, умнеет... А если Лена решит куда-нибудь уехать, увезет его с собой? Не буду ли я потом говорить себе: «что имеем – не храним, потерявши – плачем?» А что же делать? Ведь и так жить больше нельзя – во лжи, в равнодушии, в этом страшном спокойствии, которое, кажется, и в самом деле похоже на подлость...»
Сын шевельнулся, сказал во сне что-то неразборчивое. Александр поправил на нем одеяло, постоял немного и тихо вышел из комнаты.
Ложился он так осторожно, словно боялся случайным прикосновением причинить жене боль. Но она не спала – и когда он улегся, повернулась на бок, придвинулась к нему и привычным движением положила ему руку на грудь, и он весь сжался и застыл, никак не ответив на ее ласку.
– Ты очень устал? – наконец спросила жена.
– Да... Пришлось всю ночь просидеть в аэропорту.
И она убрала руку и легла на спину, отодвинувшись от него.
И долго они лежали так, чужие и далекие друг другу, и жена, еще не понимая, что случилось с ним, инстинктивно чувствовала, что это случившееся – предвестник близких и тревожных перемен в ее судьбе...
1969