– А хотите, я вас научу делать завиванцы из субпродуктов?
– Завиванцы! Надо ж такое придумать. Нет, вы как хотите, а меня выручает соя… Если муж хочет мяса, мясо очень легко сделать из сои. Сою отварить, затем пожарить на сковородке с луком, затем добавить резаную морковку и потушить. Можно пожарить муку, добавить в сою с морковью и залить молоком. И на вопрос: «Что это?» отвечай: «Вкусняшка!»
За окном уже давным-давно темно, а дамы не рассказали и половины своих приемов и способов уберечь семью от опасностей нищеты и развала.
Шенбург в своей волшебной книжке предлагает учредить Зал Славы Героев Бедноты. Был бы он знаком с нашим обществом взаимопомощи матерей-одиночек, разве счел бы он его недостойным Зала Славы? Впрочем, у меня есть еще один безусловный герой стильной бедности.
Герой
Это Валерий Леонов, человек, доведший умение рассчитывать свой бюджет до астрономической точности. И до алмазной твердости отточил он свое равнодушие к чужим излишествам. Рассказ его о себе - один из тех документальных свидетельств, которые едва ли нуждаются в комментариях.
– Мне сорок три года, - говорит обстоятельный Леонов, - и я инвалид. Инвалидность я заработал в армии, по большей части потому, что нас не кормили. Еды давали ровно столько, чтобы мы не умерли. В день - одна картофелина, немного вареной капусты, почему-то с огромным количеством красного перца. Сахар забирали сержанты, потом несколько кусков кидали в толпу. Так как было еще и холодно, я заболел инфекционным артритом. Советские, добрые времена - а вот такое со мной случилось.
Это было довольно давно, но я помню каждый армейский день, как вчерашний. Говорят, что боль легко забывается. Боль и любовь. Было, испытывал, мучался, а что именно испытывал, память тела не сохраняет. Но голод забыть нельзя. Потому что голод - это предельное напряжение всех сил в рассуждении, чего бы еще покушать. Все время ищешь глазами еду, а голова как будто не верит, что совершенно все вокруг несъедобно. Так что голод запоминается не как переживание, а как тяжелая умственная работа. Еда уже сыграла в моей жизни огромную роль, и эта тема продолжает меня волновать до сих пор.
Моя инвалидная пенсия без всяких надбавок и льгот составляет две с половиной тысячи рублей (надбавки я стараюсь копить на обновление бытовой техники). На свои деньги я не одеваюсь. Благотворительной одежды последние годы появилось столько, что можно выбирать, и неленивые малоимущие одеваются очень и очень неплохо. Конечно, хорошо попасть на импортную гуманитарку, и лучше всего на канадскую - но это особая удача. Есть три точки в Москве, освоенные мною - «Армия спасения» в Крестьянском тупике; «Каритас» на Мясницкой (одно из лучших мест, там католики одежду раздают), а можно и на дезинфекционную станцию сходить в Сусальный переулок - мы не гордые. Итак - одет я хорошо, а мои две тысячи пятьсот остаются в неприкосновенности. Из них 600 рублей я отдаю маме на коммунальные нужды - мы живем вдвоем в двухкомнатной квартире в панельном доме и платим за жилье поровну. Стараемся платить как можно меньше - например, отказались от радиоточки. Это всего 25 рублей, но эти 25 рублей - лишний большой пакет майонеза в месяц.
Еще 200 рублей уходят на непреодолимые потребности - это бытовая химия, носки и прочее. Итого остается по шестьдесят рублей на день, которые надо разложить с наибольшим удовольствием для организма. Каждый месяц после получения пенсии я отправляюсь по оптовым ярмаркам и другим известным мне местам, чтобы закупить продуктов. Мои основные продукты питания таковы. Голландские куриные окорочка. Их я покупаю на продуктовом рынке «Измайловский», потому что там они дешевле всего. Конечно, американские окорочка еще дешевле. Но с опытом приходит понимание, что из них вытапливается слишком много жира и воды, так что голландские выгоднее по съедаемому весу. Свиную голову мне отдают на Черемушкинском рынке по 35 рублей за килограмм. Как постоянному покупателю. Для других - 50 рублей килограмм. Я покупаю две головы, их хватает на месяц.
Все это хранится в моем холодильнике. Но - переработанное. Свиные головы, распилив предварительно ножовкой, я укладываю в кастрюлю и варю четыре часа. С перцем, лаврушкой, солью и т. д. Получается как бы зельц. Горячим укладываю его в пластиковые бутылки со срезанным горлом. И храню в холодильнике. К концу месяца, когда зельц не лезет, я перерабатываю его на гороховый суп.
На завтрак и на ужин я ем по одному яйцу с чаем. Это на шесть-семь (яйца все время дорожают) рублей в день.
Еще у меня есть подруга. Тоже, как и я, на инвалидности. Впрочем, она работает. Работает на заводе и живет в рабочем семейном общежитии. На целый подъезд там нет ни одного мужчины. Только женщины и дети. Поэтому, когда я прихожу, моя подруга меня прячет. Чтобы я не показался ее подругам чрезмерной роскошью. С пустыми руками прийти неудобно, но особенно-то и не разгуляешься. Собрав и сдав двадцать пустых пивных бутылок, можно купить пару полных. Поэтому перед свиданием я ухожу в лес и собираю бутылки возле Кольцевой дороги. У меня и дом-то стоит от МКАД недалеко. А чем же может угостить меня моя подружка? Вообще-то она это делает неохотно. Ее фирменное блюдо - как бы картофельный суп на основе того же окорочка. В стиле: «Дешевле - только ворованное». На мой вкус, пресновато. Заглянуть в чужой холодильник - может быть, то же самое, что прочесть чужое письмо. Но я заглядывал. Обнаружил толстую ледяную шубу на морозильнике и ничего интересного. Там была початая бутылка дешевой водки, которую спрятала ее соседка от своего пятилетнего сына. Не то чтобы он уже тянется к алкоголю, а просто во избежание недоразумения. А ведь моя подруга получает помимо пенсии еще и зарплату! Правда, ей надо на одежду тратиться. Ведь ей еще замуж выходить.
Так говорит Валерий Леонов. Безупречный стиль! Спокойствие, достоинство, мир.
Гулявник
Львиная доля удовольствия от обладания - наслаждение чужой завистью. Зависть кажется Шенбургу грубоватым словом, пусть вместо нее будет «общественное признание». Робинзон Крузо, излюбленный Шенбургом литературный герой, представляется ему блестящей иллюстрацией этой нехитрой мысли. Нуждается ли одинокий островитянин в платиновом «Ролексе»? Стал бы он счастливее, вскапывая огород лопатой, инкрустированной бриллиантами? Какую радость от своего состояния может получить богач, если на него не устремлены жадные взоры толпы? Ему мягко, тепло, сладко, не скучно? Бедняку, улегшемуся на диван с пряником в руке и скептически глядящему в телевизор на богача, уж точно тепло, мягко, сладко и нескучно. «Мы, небогатые люди, - восклицает Шенбург, - гораздо больше нужны богатым, чем они нам. Если мы перестанем обращать на них внимание, мир рухнет. Их мир рухнет. А мы продолжим беседовать с друзьями, сидя на балконе».
Безупречный неимущий, по Шенбургу, снисходительно прощает имущему его навязчивость, но границы своей частной жизни охраняет от заразы богатства со всей строгостью: только дайте гулявнику волю, и вы от него больше не отделаетесь!
История гулявника прекрасна. Шенбург нашел идеальную метафору экспансии богатства. Гулявник, подобно фантастическим триффидам, оккупировал немецкие поля, вытесняя оттуда простую честную картошку и простого честного крестьянина. Искусственная ценность побеждает ценности реальные. Сорная-несорная, но довольно среднего вкуса и умеренной полезности травка росла себе кое-где на немецких огородах. Германия - не Италия, и немецкий бедняк относился к гулявнику спокойно - можно съесть, а можно и не есть. Ну, не все же любят, скажем, салат из одуванчиков. «Потом кому-то пришло в голову назвать гулявник руколой, и все теперь в Германии подается «с руколой» и «на руколе», - воклицает Шенбург.
Попробуйте теперь кому-то сказать, что вы не любите руколы - и вас сразу сочтут воинствующим неудачником: «Вы просто не можете ее себе позволить». Соглашайтесь, сразу соглашайтесь с успешным киборгом. Не позволяйте себе руколы. Не ешьте гулявника - богатеньким станете.
Обезжиренные
Мир, просыпающийся сквозь пальцы
Михаил Харитонов
Я шел к ларьку, мечтая по дороге, чтобы все это когда-нибудь кончилось.