С таким-то господином следовало познакомиться Никеше и с этого знакомства начать свое вступление в свет. Привязавши лошадь у сарая, Прасковья Федоровна, вместе с зятем, через заднее крыльцо пробралась в девичью. Здесь она очень дружелюбно и ласково поздоровалась со всеми горничными, которые с любопытством оглядывали Никешу.
– Зятек, что ли, это ваш, Прасковья Федоровна? – спрашивали некоторые из них.
– Нечто, нечто, голубки; зять.
– Ведь они, кажись, господа?
– Как же, милые, барин, дворянин природный.
Девки лукаво и с улыбками переглянулись между собою.
– А вот что бедность-то значит и в ихнем-то звании, – заметила Прасковья Федоровна, – и в дворянском-то: вот через заднее крылечко тихохонько, да смирнехонько пробрались сюда, не смело; а будь-ка богаты, так, может, и мой бы Никанор Александрыч на троечке подкатил прямо к переднему крыльцу. А что Николай Петрович делают? Можно им доложить об нас али нет?
– Отчего, чай, нельзя? Можно! Вот только Абраму сказать: он доложит.
– Так, милая моя, Лизаветушка, не потрудишься ли ты Абрама-то Григорича позвать сюда: я бы его сама попросила, как доложить-то обо мне.
– Сейчас позову.
Камердинер Николая Петровича, Абрам, с красным заспанным лицом и черными усами, в довольно засаленном сюртуке, вошел в девичью.
– Здравствуй, Федоровна! – сказал он, входя и тотчас садясь на стул.
– Здравствуйте, Абрам Григорич. Доложите, пожалуйста, барину, что дворянин Осташков, что они приказывали прийти, так пришел, мол, с тещей.
– Это зять твой? – спросил Абрам, потягиваясь.
– Да, Абрам Григорич!
– Здравствуйте, барин! – продолжал он, протягивая грязную руку Никеше.
Тот робко и почтительно подал свою.
– Что же это вы, в бабьи партаменты? А вы бы к нам!
– Да уж так он со мной: я провела сюда. А что, можно доложить-то? Встали, чай, Николай Петрович?
– О-о! С самой зари ругается… Ах, девки, как дрыхнуть хочется! просто смерть. Хошь издохнуть! Подняла его сегодня нелегкая со светом вдруг, стал письма писать, хватился бумаги какой-то: я, говорит, третьего дня на столе оставил; заревел, загорланил; стали искать – лежит на этажерке; сам засунет, да и спрашивает после.
– То-то он давеча очень кричал! – заметила одна из девок.
– Нет, это в другой раз: тогда-то еще вы, поди, чертовки, дрыхнули, как мы с ним вожжались. А это он павловского старосту катал – шибко катал!
– За что?
– Кто его знает! Девка, что ли, какая-то хромая у них в вотчине до 18 лет не замужем сидит, а двое женихов невест просят… Так зачем дает в девках засиживаться, отчего не принуждает замуж, поди женихи есть…
– Коли хромая, так кто ее возьмет?
– Ну а ты поди с ним: я, говорит, этого знать не хочу… Коли она девка, так и следует, говорит, ее замуж выдать. А вас вот, стервы, не выдает… А-а-а… – сладко зевнул Абрам и потом встал.
– Сейчас доложу! – промолвил он потягиваясь и вышел из девичьей.
Через несколько минут Прасковью Федоровну и Никешу позвали в кабинет Николая Петровича.
Высокий, плотный, осанистый мужчина, с полной грудью, быстрыми, но не блестящими глазами, и с хохлом на голове, важно сидел в вольтеровских креслах.
Прасковья Федоровна униженно и раболепно подошла и поцеловала у него руку.
– Здравствуйте, батюшка, Николай Петрович! Вот, батюшка, мой зять: не оставьте его своими великими милостями.
Никеша, помня наказ тещи следовать во всем ее совету, также хотел поцеловать руку Николая Петровича, но тот не позволил:
– Что ты… что вы, любезный! Как это можно!..
– Позвольте ему, батюшка, Николай Петрович… Он должен за счастие почитать.
– Что ты, старушка, Бог с тобой… Он должен помнить, что он дворянин. Он может быть беден, может быть богат, но должен помнить свое дворянское достоинство… Уважение свое ко мне или к другому человеку ты можешь выразить почтительностию, вежливостью, вниманием к моим словам…
– Не оставьте его, батюшка, вашими наставлениями: еще молод, неопытен… Где же ему и уму научиться, как не у вас… Он ваши слова должен, как золото, собирать и завсегда содержать в своей памяти… Наставьте его на ум, окажите свои великие милости…
Прасковья Федоровна, в порыве доброжелательства зятю, поклонилась Николаю Петровичу в ноги.
– Полно, милая, полно; к чему эти поклоны и просьбы? – говорил Николай Петрович, очевидно, довольный поведением зятя и тещи. – Это наша дворянская обязанность – помогать друг другу и словом и делом. У нас многие дворянские роды упали, затерялись в массе, но мы должны их поднимать, возвышать… Что же ты стоишь, мой друг? Садись…