— Ну, не много онъ унесетъ тѣла съ собою, — проговорилъ мѣщанинъ, снимая мѣрку съ покойника.
— Исхудалъ, исхудалъ совсѣмъ голубчикъ!
— Оно, впрочемъ, и хорошо: нести легче будетъ, — сообразилъ мѣщанинъ.
— Ну, какъ отпоютъ, такъ тоже отяжелѣетъ, — рѣшилъ дворникъ.
— Извѣстное дѣло! Ужъ какой щепкой ни высохни, а какъ скажутъ: „Земля въ землю отыдетъ“, — такъ и отяжелѣетъ, земля, значитъ, станетъ тянуть свое.
— Это, я думаю, преданіе! — гордо усомнилась маіорская дочь, и въ ея лицѣ было видно, что ей самой прискорбно это сомнѣніе.
— Что намъ до этого за дѣло, что оно такое! А ужъ вѣрно такъ постановлено, — пустила въ ходъ свои жалобныя три нотки Акулина Елизаровна.
— Это точно-съ! — ввернулъ мѣщанинъ. — Вотъ теперь хоть бы и объ кошкѣ сказать. Тоже, кажется, такъ себѣ: дрянь — скотина. Ну, а сколько бы ни ѣхало на телѣгѣ людей, все ничего, присади же къ нимъ только кошку — и пойдетъ лошадь въ мыло, въ мыло; совсѣмъ умается. Ужъ такое животное отъ Бога эта кошка!
Всѣ молчали, вѣроятно, скорбя о судьбѣ Вари и ея отца. Покойникъ попрежнему пугалъ своими пятаками. Читальщикъ-сосѣдъ гнусливо бормоталъ что-то себѣ подъ носъ, катая восковой шарикъ и выскабливая изъ-подъ ногтей грязь. Онъ читалъ у всѣхъ покойниковъ въ домѣ „по сосѣдству“, а плату нерѣдко получаль натурою, то-есть штофъ въ день и приличную закуску.
— А деньги-то за гробъ, Авдотья Игнатьевна, оставятъ онъ или собирать отъ продажи имущества будете? — спросилъ мѣщанинъ, высматривая ястребомъ комнату.
— Нѣтъ, батюшка, на гробъ и попу оставилъ. Всѣмъ этимъ распорядился. Халата даже шить не велѣлъ, въ сюртукѣ приказать хоронить, да и тотъ сзади не разрѣзать…. Ужъ языкъ, это у него мѣшался, а говорилъ:- „Не надо халата!.. Что я — мастеровой, что ли?.. Не рѣжьте сюртука, задомъ стать будетъ нельзя…“ Остальное-то продавать будемъ. Варюшкѣ деньги на первый случай нужны. Ничего-то у нея нѣтъ!..
— Да-съ, богатая невѣста осталась! Истинно безприданница!..
— Поди-ко, сюда полиція носу не покажетъ имущество опечатывать.
— Побоится; что все на сургучѣ останется!
— Охъ! хлопотъ-то сколько! Не знаю я, справлюсь ли, успѣю ли все обдѣлать, — жаловалась Игнатьевна, и всѣ прочіе добрые люди признались, что у нихъ дѣла много, что едва ли они успѣютъ сдѣлать все нужное.
И когда же у человѣка бываетъ мало дѣла? Помните, читатель, катъ вы торопились на-дняхъ по дѣлу, когда вамъ попался вашъ знакомый и въ теченіе часа передавалъ вамъ и о родинахъ, и о крестинахъ, и о похоронахъ у какихъ-то Ивановъ Ивановичей и Матренъ Кузьминишнъ, а другой знакомый затащилъ васъ въ кондитерскую и разсказалъ вамъ смѣшную исторію Амаліи Ѳедоровны, любовницы Василія Васильевича, съ которымъ друженъ родственникъ вашего начальника? Пропасть дѣла было у васъ въ этотъ день, страшно вы торопились.
Толпа любопытныхъ, между тѣмъ, росла. Покойника ежеминутно осматривали, приподнимали надъ нимъ простыню. Боязливые люди, осмотрѣвъ его до мельчайшихъ подробностей, разспросивъ всю его, всему дому извѣстную, исторію, трогали его за большой палецъ ноги, чтобы онъ не пригрезился имъ ночью, и сильно боялись, что патентованный способъ можетъ не помочь, какъ выдохшійся персидскій порошокъ. Они очень, очень боялись смотрѣть на покойниковъ! Мухи бродили по лицу трупа, какъ бы желая ободрить людей и сказать имъ: да смотрите, онъ и насъ нонѣ спугнуть не можетъ! Настала ночь, насталъ еще день, время шло своимъ чередомъ, шумно, дѣятельно и, признаюсь съ сожалѣніемъ, очень прозаично, безъ всякой торжественности. И помилуйте! какая торжественность можетъ быть въ смерти какого-нибудь бѣдняка Семена Мартыновича въ чаду глубокихъ соображеній? Насталъ и третій день. Черноглазая Варя въ черненькомъ ситцевомъ платьицѣ снова стояла у трупа, въ послѣдній разъ рыдала надъ своимъ отцомъ. Вотъ передъ нею закрыли его крышкою и понесли съ лѣстницы, гдѣ раздавались крики разныхъ чиновниковъ, иногда черезъ мѣру и опасно либеральные.