Самый крупный и упрямый прусачок медленно и достойно танцевал на столе в свете лампадки.
"Ежели он испугается, - подумал Павел Иванович о танцоре с усмешкой, стало быть, царь проявит великодушие", - и протянул к прусачку ладонь.
Насекомое продолжало танец. Полковник пощелкал пальцами - таракан метнулся в тень.
Тем временем наш герой разрывался на части. С одной стороны - план, бушующий в сердце, требовал пищи. Это легко себе представить, ежели вспомнить об огне. С другой стороны - завтрашний бой так напрягал все тело, что оно ныло, словно по нему прошлись кнутом. Что касается плана, то тут опять не было ни возницы еще, ни решения, как справиться с двенадцатью инвалидами и офицерами караула, а время шло. Наконец он махнул рукою, положив выполнить сперва свой кавалерийский долг на поединке, а уж после, проучив Слепцова, заняться приготовлениями к страшному предприятию.
Как ни уговаривал его Ерофеич откушать, пугая матушкиным горем и отчаянием, Авросимов за стол не садился, а старика гнал. Стоял в одиночестве, глядел в окно, как там вечерело, не слыша ни слов, ни прочих звуков. Одна ненадежная мысль сверлила мозг: ах, кабы кто помог! Кабы можно было на кого положиться!.. Вдруг что-то заставило его обернуться.
На пороге стоял незнакомый господин неопределенного возраста. В одной руке держал он узелок, будто освященный кулич, а другою старательно прикрывал дверь.
- Филимонов, - представился он негромко.
Авросимов поклонился.
- Ежели вам нужна моя помощь в известном вам деле, - шепотом сказал человек, - не побрезгуйте.
- В каком таком деле? - спросил наш герой.
- Вы же намерены спасти узника, - очень просто шепнул Филимонов. - Так я могу взять на себя заботы...
- Что за вздор? - крикнул Авросимов.
- Денег я не возьму, - сказал Филимонов, - так, от души. Вы только прикажите...
Сердце нашего героя было готово выскочить наружу. Филимонов стоял уже рядом. Он оказался ростом с Авросимова, только невероятно тощ и черен, и под черными свисающими усами нельзя было разглядеть - улыбка это у него там или гримаса. Однако грустные черные глаза глядели прямо, доверительно, без лукавства.
- Значит, в четверг, к полночи, - спокойно сказал он. - Вы не беспокойтесь. Возок где поставим: у ворот али за стеной, на Неве?
- Сударь, - взмолился наш герой. - Об чем вы толкуете? Какой узник? Как вы можете врываться к честному человеку с таковыми предложениями?
- Да вы не беспокойтесь, - сказал Филимонов. - Я свое дело знаю. Вы, господин Авросимов, можете даже из дому не выходить - мы все сделаем преотлично. Не впервой, сударь.
- Кто это мы?! - крикнул наш герой, отталкивая в грудь наседающего на него Филимонова.
- Граждане, - пояснил тот. - Стародубцев, к примеру, Мешков, поручик Гордон... Вы можете не беспокоиться, мы все сделаем и доставим, куда прикажете...
- Какой еще Гордон? Кого доставите?
- Узника-с.
- Да я ничего не хочу! - крикнул Авросимов. - Я никого ни об чем не просил!
- Да мы сами об этом узнали, - сказал Филимонов спокойно. - Все об ваших муках-с знают. Вам и просить не нужно... - И он зашептал в самое ухо нашего героя: - Только уж вы, сударь, Брыкину не доверяйте. Это ни к чему, сударь. У него все не как у людей. Ежели прикажете, так я скажу Семену, чтобы он Брыкина и близко не подпускал, уж он справится. - Вдруг он улыбнулся: - Вы ни об чем не беспокойтесь. Я пойду, а то ведь дело делать - не зерно клевать-с. До свиданьица...
- Погодите! - крикнул Авросимов.
Но Филимонов уже исчез, словно и не было его.
- Вздор какой, - пробормотал наш герой, измученный фантазией. - К черту Филимонова...
- Ты что это бездельников всяких пускаешь? - спросил он у Ерофеича со строгостью.
- Вы лучше покушайте, а я никого не пускаю, - смело ответствовал старик. Узнает матушка - будет вам на орехи.
- Пошел прочь, - приказал наш герой.
Он попытался вновь сосредоточиться на своих многочисленных заботах, но мысли заработали в другом направлении, и тут же дверь в комнату приоткрылась, и молодой бравый офицер, крепко сбитый, с чарующей улыбкой, танцуя, подскочил к нему.
- Филимонов был? - спросил он. - Я лишь на одну минутку, господин Авросимов. Моя фамилия Гордон.
- Вы-то еще откуда? - теряя силы, выдавил Авросимов. - Что вам надо?..
Поручик не обиделся на столь холодный прием.
- Господин Авросимов, - шепнул он, - Получается неувязка. Данные не сходятся. Видите ли, сударь, к меня по списку числятся десять караульных, а у вас в списке - их двенадцать... Позвольте-ка ваш списочек...
Не удивляйтесь, милостивый государь, и не смейтесь. Наверное, все так и было. Во всяком случае - в голове Авросимова. Может, это февральские погоды тому виною или знамение какое, однако нашему герою приходилось туго и он даже гнева не испытывал, а только ужас да бессилие.
- Значит, так, - сказал поручик, познакомившись с планом, - вот здесь у вас ошибка, сударь. Я так и знал. Этого вот солдата вообще нет, а этот вот не здесь располагается... Этот и вовсе офицер, сударь, а не солдат, как у вас обозначено, так? Стало быть, ему тут не место, не место... Пусть вистом займется, так?.. Теперь я побегу, а Филимонов все вам будет докладывать, что да как. Честь имею...
И он исчез, ровно привидение, лишь пламя недавно зажженной свечи заколебалось, зазмеилось, заколобродило...
"К черту, - решил Авросимов, борясь с лихорадкою. - Надо поскорее к Бутурлину. А эти, кто они такие? Откуда они? Почему им все известно? Да эдак и до самого графа дойдет... Да кто им позволил?!"
Ему вдруг захотелось бросить все, нанять кибитку и укатить в деревню, и чтобы вьюга замела следы, и чтобы лица всех стерлись в памяти, исчезли с первым тающим снегом. Весны! Весны! Весны не хватало, зеленой травы, голубой воды, покоя... Ну их всех к черту, пусть передавят друг друга, злодеи, упыри, все, все: и Филимонов этот со своей шайкой, и Слепцов, и Боровков, и граф, и государь, черт их всех раздери! А полковник-то, злодей, злодей! Из-за него, злодея, такая чертова кутерьма, грех, раздор, плач... Да и сам ведь - в железах, в каземате, дурень чертов! Зачем? Зачем?.. Матушка, протяни белую свою рученьку, помоги великодушно своему дитяти...
Стемнело. Вошел Ерофеич, с жалостью поглядел на молодого барина.
- К вам человек господский, батюшка, с письмом.
- Какой еще человек! - заорал наш герой, бросаясь в кухню.
Мужик самого подлого вида топтался возле дверей.
- Ааа, филимоновское отродье! - крикнул Авросимов, поднимая кулаки. Филимонов прислал?!
- Никак нет-с, - прохрипел мужик с ужасом. - Мы заикинские.
- Какие такие заикинские? Ты тоже небось про все прознал, да? Тоже помогать пришел?!
- Никак нет-с. Барышня передать велели, - и протянул розовый конверт.
Тут все оборвалось. Схлынуло. Шум затих. Вдалеке словно песня раздалася. От розового конверта пахнуло духами, умиротворяя, пригибая к полу, к земле, к траве... Лицо Настеньки, окруженное сиянием, возникло перед нашим героем.
- Велели ответ принесть, - сказал мужик.
Настенька, ангел, вся выточенная из стекла, из хрусталя, богиня, так что сквозь нее проглянуло пламя свечи... Что-то булькнуло в горле у Авросимова, и он, прижимая к сердцу конверт, громадными прыжками устремился в комнату.
"Любезный господин Авросимов, Несчастный Николай Федорович много лестного написал про вас, как вы его опекали и спасали и какой вы благородный человек, почему мы вас с маменькой ждем в пятницу вечером непременно, и не подумайте, сударь, обмануть наших ожиданий. Напишите ответ и успокойте два бедных сердца.
Настасья Заикина".
Он рухнул на стул, приготовил бумагу, очинил перо (да скорее же, черт!), привычно изогнулся над столом, подвинул свечу поближе и, глядя Настеньке прямо в глаза, спасительнице - в глаза, повел перо по бумаге.
"Милостивая государыня Настасья Федоровна, кабы не жалость к Вашему горемычному братцу да не мое перед Вами восхищение, да разве я посмел бы с Вами заговаривать, там, на плацу, да возле моста, когда Вы изволили ночью одна со своей печалью возвращаться домой?