Вот она, страшная стена, примолкшая, подкарауливающая новые жертвы, запорошенная снежком, пугающая людей.
"Господи, - с содроганием подумал наш герой, - не обойден я тобою, не обойден! Я жив, на воле, счастье-то какое!"
Сани остановились. Он велел кучеру ждать, а сам двинулся к стене. Страх охватил его. Отсюда, снаружи, была она ужаснее. Казалось, что она дышит, что она живая, что вот-вот и утянет в свою глубину, в сырость, к прусачкам.
Он прошел вдоль стены порядочно далеко, ваньки уже не было видно. Ветер усилился. Снег закрутил пуще.
Как же все это должно свершиться? Как же будет он уходить от сих стен, сквозь решетки, через штыки? Где она, где та счастливая лазейка, которая снилась ночами? Или действительно есть Филимонов, которому все нипочем? Или воистину весь Петербург только этим и дышит, вздымая свою больную грудь, и будет так, что все, крича и ликуя, хлынут на эту стену, так что она рухнет, и полковник, пожелтевший от раздумий и боли, выкарабкается из-под развалин, чтобы упасть людям на руки?
Пистолет шевельнулся в своем тайничке, английская диковинка со свернутым курком. Может, тоже от страха пред этой стеною шевельнулся?
В этот момент громадный черный экипаж, взвизгнув полозьями, остановился неподалеку и какие-то фигуры засуетились возле. Зафыркали лошади.
- Да подите вы прочь! - услыхал он хриплый голос графа. - Дайте покоя!..
"Пропал, - подумал Авросимов. - Сейчас жилы тянуть начнет!"
Заслонившись рукавом, он попятился к стене, в темень, и тут военный министр узнал его.
- Ох-хо-хо! - радостно закричал он. - Да иди же сюда, иди! Чего боишься?.. Вот ты какой, гуляка!.. - сказал он, когда наш герой приблизился. - Ну, какую даму подкарауливаешь? - и захохотал. Молоденький офицер, высунувшись из-за экипажа, скалил зубы в улыбке. Слава Богу, граф был в расположении. Рассказывай, рассказывай, ну...
- О чем же, ваше сиятельство? - с трудом выговорил Авросимов.
- Я теперь моциону без тебя и не мыслю, - сказал граф. - Каков ты! Весь в тайне... Ну почему это я тебя встречаю?.. А я-то думал: ну перепутает рыжий этот - где добро, где зло... вяжи его тогда.
- За что ж меня вязать? Я, ваше сиятельство, стараюсь, всегда всё, что ни прикажут, в точности, чтобы угодить...
"Господи, спаси и защити!.."
- А вязать, вязать тебя, злодея! - засмеялся Татищев. - Да не вязать, а в железа! Хочешь?.. Не хочешь? То-то, любезный. А скажи-ка мне, любезный, почему это в глазах твоих не вижу дерзости? Притворяешься? Или смирный ты?..
- Не знаю, - протянул Авросимов с удивлением, но без прежнего ужаса.
- Где же дама твоя?
- Не пришла-с, - облегченно выдохнул наш герой, впервые видя такое настроение у графа и радуясь, что разговор складывается легкий, почти приятельский. - Напрасно жду-с...
Граф снова засмеялся, молоденький офицер с почтением вторил ему из темноты, у Авросимова совсем отлегло.
"Не боюсь, не боюсь! - подумал он, ликуя. - Не боюсь, да и все тут!"
- А что это, ваше сиятельство, места для моциону какие ищете? Тоже небось дама? - спросил он, осмелев.
- Цыц, - сказал граф. - Всякий сверчок... знаешь?
- Знаю, - сказал Авросимов покорно.
"Бог милостив ко мне, - подумал он. - Честь это али что другое?"
- Отчего же все-таки, - сказал граф, - именно ты мне встречаешься, а не кто другой?
- Оттого, ваше сиятельство, - с почтением ответил наш герой, - что природа, верно, так определила, не иначе. Я и сам этому удивляюсь, а понять не могу...
- Вот мы сейчас с тобой возле крепости ходим. Чего нам надобно в сем зловещем месте? - Граф засмеялся: - Уж не подкоп ли ты умышляешь?
Матушка, ваш рыжий сын с самим военным министром так запросто беседует, и ничего. Вот офицер из-за кареты выйти боится, а ваш сын под высокой куртиной отвечает без промедления на все вопросы графа. Нет, ваше сиятельство, не подкоп, ничего такого... Ничего, никогда, никому, нитаковаго... Уж ежели чего - так это все Филимонов!
- Хорош, хорош, - сказал граф милостиво. - Я за тобой, любезный, посматриваю. Хорош. Исполнителен. Смирен. От тебя польза... Я ведь читал твое донесение. Доволен...
- Да что вы, ваше сиятельство! - воскликнул Авросимов, захлебываясь. - Так мелочь какая-то, сущие пустяки-с...
Вся февральская ночь в эту минуту начала опускаться на Авросимова, мягкая и душистая, словно елей. Ветер утих. Будто соловьи ударили с разных сторон свои восторженные гимны. Граф погрозил ему пальцем шутливо и сказал на прощание:
- Чаю я, не миновать тебе Владимира носить, любезный...
Наш герой почувствовал головокружение при этих словах. Тем временем граф удалился, и вскоре черный экипаж исчез во мраке.
Пение соловьев продолжалось. Крепость стояла притихшая. Видимо, полковник-злодей спал на жесткой своей кровати, потеряв всякую надежду.
У знакомых ворот на Мойке наш герой, полный ликования, нежданно столкнулся с господином в богатой шубе.
- Я от Филимонова, - сказал тот вполголоса. - Суббота остается?
Авросимов засмеялся.
- А вы ступайте к Филимонову, - сказал он, отстраняя господина, - да у него и спрашивайте.
- Извольте задаток, - не унимался тот. - Без денег какая же работа? Филимонов велел передать: мол, давать приходится туда-сюда... Вы же об том сами знать должны... Пожалуйте задаток... Нет уж, позвольте... Уж вы сначала дайте...
- Да не дам я! - крикнул наш герой, оглядываясь, ибо граф мог вполне очутиться и здесь. - И не позволю!..
- Да я Филимонову буду жаловаться! - предупредил господин. - А вы неблагородно поступаете, ежели хотите знать! Так нельзя, чтобы договориться, а после...
Но Авросимов уже не слушал. Господин, натурально, исчез. Впереди горел фонарь над входом в знакомый флигель, знаменуя начало новых событий.
16
Теперь давайте-ка отвлечемся от нашего героя, как он входил в тепло и сытость, а полюбопытствуем на неугомонную родственницу пленного полковника, не знающую покоя ни днем, ни ночью, ибо она в эту самую минуту, дождавшись возвращения графа Татищева из ночной прогулки, была звана молоденьким адъютантом в кабинет к военному министру. Просидев в ожидании больше двух часов, она никак не верила, что граф так просто ее примет, однако вошла к нему, сохраняя достоинство, с высоко поднятой головой, поигрывая родинкой, и только чрезвычайная бледность выдавала ее состояние, что не укрылось от проницательного взора графа.
Не желая придавать своему визиту характера сугубо личного, она с первых же минут разговора поделилась с графом своими опасениями насчет возможных страшных бедствий, грозивших и следствию, и самому его сиятельству, на что военный министр тут же поинтересовался, откуда сие стало ей известно, хотя серьезной тревоги и не проявил. Тут она напомнила ему о молодом рыжем дворянине, что вызвало у графа улыбку, ибо он тотчас вспомнил свое с ним случайное нынешнее рандеву. Так, между "покорнейше прошу", "не извольте беспокоиться", "чему обязан", "не придаю значения пустякам" и "ваше благородное волнение", проявилось вдруг краснощекое, какое оно им запомнилось обоим, лицо Авросимова с удивленно посаженными глазами, в которых бушевали отчаяние и робость, и граф вдруг различил страх в голосе несчастной дамы...
- Я боюсь за него, - сказала она, ломая пальцы. - Весь этот вздор может стать достоянием... Ваше сиятельство, я уверена, что это вздор, но вздор, поселившись в юном сердце, может привести к несчастьям... Мы с Владимиром Ивановичем твердо решили спасти молодого человека, и я не преминула обратиться к вам...
- То есть вы утверждаете, что сей вздор может породить преступные действия? - спросил граф, мрачнея.
- Нет, - заторопилась она. - Это фантазии... Я не утверждаю, но вполне возможны подобные намерения со стороны каких-то там лиц...
- Сударыня, - улыбнулся Татищев, - это невозможно. Пустое... - однако присел к столу и все так же с улыбкою написал на листке несколько слов, аккуратно сложил листок и позвонил. И тотчас влетел в кабинет молоденький офицер и пухленьким ртом выкрикнул о своей готовности... на что военный министр, вручив ему листок, велел немедленно отыскать "хоть из-под земли" поручика Бутурлина и передать ему это послание.