Тем не менее все это переносится уже на следующий день — вдруг, неожиданно, приглушенно, совершенно не звонко зазвонил телефон и тихий голос «старичка на ключах» вдруг сообщил мне, что все уже давно разошлись по домам, и если я не хочу остаться в архиве запертым на ночь, то лучше мне уже собираться уходить.
Я смотрю на часы:
— Пол восьмого! Как же незаметно прошел этот день!
Дойдя до «ключного поста» я отдал сидящему там старичку ключ, затем сходил в сортир (по лестнице вниз из архива — жуть!), оделся — и свалил восвояси.
Лубянка опять была забита машинами, а толпа людей, не смотря на всю мою к ней привычность, после долгого одинокого сидения в огромном зале производила на меня впечатление некоей несоответствующей реальности чрезмерностью количества людей.
Дойдя до вновь отнятого у капиталистов «Детского Мира» я сворачиваю на Кузнецкий мост и потом, шагая по Рождественке, направляюсь к Трубной площади.
Сворачивая с Рождественки на Бульварное кольцо я на некоторое время останавливаюсь — прикурить, и заодно посмотреть на столп с архангелом на верху — пронзающим змея. Дым от сигареты, освещаемый фонарями и светом из окон ближайшего магазина на недолго застилает глаза, и тогда мне кажется, будто архангел с копьем взлетает вверх, а змей, пронзаемый им, — размахивая большими, перепончатыми, как у летучей мыши крыльями — летит в сторону Бульварного кольца — от Трубной к Чистым прудам.
— Разошлись — комментирую я сам себе свою такую фантазию — не стали ссориться. И каждый полетел, куда хотел, по своим делам, и своей дорогой.
Вечером по телевизору показывают очередную резню в Африке. Примечательно, но «бойцы» одной из сторон вооружены исключительно автоматами ППШ, по виду очень новыми.
Размахивая автоматами и своими странными многочисленными знаменами туда-сюда, герои новой африканской кровавой эпопеи кричат что-то непонятное, типа что
— Кулям-балям — и — акаллах-муккаллах!
Мимо бойцов, что-то им крича и заводя их, проходит полуголый человек, видимо авторитет какой-то. У «авторитета» тоненькие, жиденькие ножки и большой выпуклый живот:
— Акуламаха-бакуламаха! — вопит он изо всех сил, надрываясь настолько, что аж пот течет с его лба — антых-ботантрых!
Бойцы, слушая такое «наставление командира» радостно кивают головами, видимо, соглашаясь с услышанным:
— Укаляха-мукаляха! — еще секунда — и все бросаются под тамтамы в пляс, на ходу хором распевая какую-то свою песенку. Один из «бойцов» играет челюстью человеческого черепа, как будто череп подпевает.
В следующий момент это сборище показывается сверху — вид из американского беспилотного самолета-разведчика, и вслед за этим всю толпу накрывает плотный артиллеристский огонь. Те, кто остался жив — побросав автоматы убежали в придорожные кусты.
Еще несколько секунд показывается противостоящая этим повстанцам группировка — немного лучше экипированная, и вооруженная почти сплошь старыми «калашами». Старыми — по модели, но не по виду. «Бугунду-хурумунду» — называют себя эти люди, и, в отличие от первых, не скачут, не пляшут, а изображая, как кажется, всеми силами серьезность — идут вдоль дороги, внимательно на ходу оглядывая окрестности. Этим, как сообщается, на днях удалось сбить один американский «беспилотник».
Я жую «До-Ши-Пак», представляя, как наверняка страшно попасться в руки этим головорезам. Кадры серьезных «Бугунду-хурумунды» сменяются другими, на которых — горы трупов, сожженные деревни и отсеченные головы, выложенные большими — в этаж высотой, пирамидами.
Ночью во сне я летал — преследуя змея, слетевшего со столпа на Трубной площади — временами, казалось, почти нагоняя и все силясь схватить его за хвост. Сия же рептилия, если можно так сказать, проявляла чудеса изворотливости, постоянно ускользая от меня самым что ни на есть ловким образом. В конце концов, притомившись, я спустился на землю где-то в районе Красной площади, с удивлением обнаружив, что та представляет из себя некую конструкцию-трансформер, радикально меняющуюся под бой курантов, стряхивая с себя людей, и некоторых засасывая в щели между своими движущимися деталями, иногда просто нечаянно зацепившихся за что-то своей длинной зимней одеждой.
Ни свет, ни заря, едва я проснулся, позвонил Приятель Сартакова:
— Андрюха! — буквально кричит он в трубку, и мне кажется, что он опять полон решимости, сил и энергии — ты не представляешь!
«О, боже» — думаю я — «что-то стряслось и меня теперь задолбают каким-нибудь очень типа важным поручением»:
— Что такое?
— Вчера докладывали в Администрации…
— Администрации?
— Ну да, на Старой. И вот, я как бы между прочим сказал товарищу Сумрачному.
«Ага!» — подумал я.
— Что, как мы с тобой говорили, не поставить ли на нам Важнейшую Телекнопку журналиста Льнявого? Помнишь, мы его обсуждали?
— Да-да, помню. Было дело. — Мой сон улетучивается, как пар.
— Сумрачному идея очень понравилась, он, прямо в моем присутствии всех выслав, пытался дозвониться Льнявому на мобильник, но тот не отвечал, так что полчаса где-то помучавшись с этим делом, Сумрачный поручил это дело мне.
— Дело — это дозвониться до Льнявого?
— Дозвониться, встретиться — не важно. Важно другое — просто передать ему, что его ждут на Старой площади завтра к обеду.
— Здорово.
— Но тут возникает кое-какая проблемка.
— Да? И что за проблема?
— Я не могу этим заниматься, даже по поручению Сумрачного, потому как меня назначили тут сопровождающим партии гуманитарного груза в Африку.
— Ага…
— И по-этому ты, прямо сейчас, бегом на Лубянку, плиз, я тебе дам все координаты Льнявого, а ты, вынь да положь, его найди и сообщи, что ему завтра нужно быть в Администрации в двенадцать — это уже в кабинете у Сумрачного, а не на подходе, как он любит, и чтоб как штык! И, главное, не забудь ему как-бы между прочим намекнуть мягенько, кто его наверх двинул — понял?
— Так точно!
— Позволяю даже тебе самого себя в этом намеке припомнить — для смеху.
И вот мне приходится, ни умывшись, ни побрившись сломя голову нестись на Лубянку — к Приятелю Сартакова, потому как он с минуты на минуту должен уже отбывать во Внуково.
В метро, не смотря на спешку, я как-то успокаиваюсь, и, по счастью заняв сидячее место, заснул, да так, что чуть было не проспал станцию пересадки.
Я бегу вверх по эскалатору, иногда сталкиваясь с идущими мне навстречу людьми, и взношусь вверх по лестнице из подземного перехода.
И тут — стоп.
Вспоминается, как позавчера у меня вибрировал мобильник — как раз тогда, когда я, испугавшись летающего пакета для мусора, впал в ступор. Так вот — он вибрирует снова, принимая смс-сообщения…
Я просматриваю смс-ки, которые мне уже давным-давно никто не шлет, ну, из людей, спам я не считаю, и вот, за последние минуты их набралось уже несколько:
«Где ты?»
«Кто ты?»
«Как тебя зовут?»
«Сколько тебе лет?»
ГЛАВА I.VII
Перекрестки следует либо избегать, либо проходить быстро, ни на кого не оглядываясь, и уж тем более не отзываясь на оклики.
Как раз тогда, когда умер отец, ну, спустя где-то две-три недели, вся моя жизнь вдруг кардинально изменилась.
У меня вдруг возникла сильнейшая необходимость всякий раз, куда-либо отправляясь, заранее хорошенько обдумывать все свои маршруты — и не приведи господи оказаться вблизи какого-нибудь кладбища!
Бледные, почти прозрачные, или не совсем прозрачные, или совсем не прозрачные души умерших блуждали вокруг мест своего упокоения, даже нет — не упокоения (его у них-то как раз-таки и не было!) а захоронения, мыча и завывая что-то, мучаясь, стеклянными глазами в которых кроме вопроса: «что со мной?» — ничего не было, разглядывая, для них, наверное, странных, идущих мимо и их не замечающих живых.