Я, конечно, тут же вскочил с места, но, оказавшись на улице (и я даже этому не удивился) молодого человека больше не увидел. Его как и след простыл.
Вернувшись на кухню я в нетерпении от любопытства, почти трясущимися руками достал из сумки тетрадь и внимательно стал разглядывать то, что мне там нарисовал мой гость.
Рисунок, как было видно, умелой рукой изображенный (а это была простая пентаграмма, даже знаков никаких в ней было) сопровождался текстом, коряво достаточно, но разборчиво написанным, заклинаниями, которые, дескать, надо было произнести, чтобы «вызвать Азазеля», встав перед этим в круг, изображенный в тетради, и по периметру круга поставив не менее девяти горящих черных свечей, желательно ароматических. Заканчивались все эти бесовские инструкции вот такими мне чем-то даже понравившимися стихами, видимо адресованными непосредственно мне:
Не придумав ничего лучшего, я приписал к этим стихам следующий текст: «Хе-хе». А потом, разошедшись (а чем я не поэт?), ещё и следующее:
Мама приехала в пятницу вечером и тут же наказала мне быть наготове:
— Эти «камарады» сами перезвонили — сказала она — они почему-то очень в тебе заинтересованы, наверное, по старой памяти дружбы с отцом.
— Кто-кто, мам? — не сразу поняв о чем идет речь переспросил я.
— Товарищи нашего папы — мамин голос слегка осёкся, будто она проглотила всхлип — Сартаков Александр Сергеевич и его друзья.
Да, припомнится, был такой, пару раз будучи с папой мы с ним встречались.
— Он сказал, что есть одна вакансия, и именно у них, прямо на Лубянке. То есть никаких ихних чопов, а именно на Лубянке, самая паршивая вакансия, и мало денег. Но денег по-ихнему мало, Андрюш, это по-нашему просто шикарно. Сможешь сам свою квартиру оплачивать да и мне на старость, может быть, что когда и подкинешь. — Тут мама как будто снова осеклась, будто вновь проглотив всхлип — В конце концов перестанешь клянчить без конца у меня ключи от машины, купишь себе что-нибудь подержанное, и будешь уже свою машину об бордюры долбать!
Я рад, конечно, очень рад, но всё равно не понимаю, к чему такая спешка.
— Сартаков сказал, что очень занят, но про тебя помнит и готов тебя принять в понедельник рано утром, в восемь часов.
— Андрей! Ты должен быть там! В конце концов — ничего такого и не произойдет экстра-криминального, если ты временно у них перебьёшься, пока что, а потом, не понравится — уйдешь, когда найдёшь что-то себе по душе.
Я конечно молчу, что мне по душе вообще ничего не делать, но, как водится, с таким отношением сыт не будешь.
Итак, мама планирует в субботу вечером уехать, так чтобы за воскресенье я успел забрать вещи из своей квартиры — вернуться к ней домой, там она мне всё погладит — и уже в понедельник я как на смотрины отправлюсь к Александру Сергеевичу.
В понедельник рано утром я стоял в указанном мне месте у Соловецкого камня на Лубянской площади и ожидал Сартакова. Неожиданно, не так, как мы об этом договаривались, ко мне подошёл молодой человек, а не сам Сартаков, который мне сказал, что он именно от Александра Сергеевича, и уже с ним мы прошли в здание Комитета.
Сартаков ждал меня в своём кабинете, сидя в большом кожаном кресле в развалочку, ноги на стол, и метко постреливая в бюстик премьер-министра цветными весёленькими канцелярскими резиночками.
Александр Сергеевич мне, как показалось, очень обрадовался, впрочем, перепутал моё имя, назвав сходу Александром Алексеевичем. Но потом исправился.
Некоторое время мы болтали с ним ни о чем, но вскоре он, сказав, что ему пора бежать позвал к себе ещё одного человека, который, по его заверению, и должен был меня сходу оформить.
Вот те раз.
Не смотря на спешку, с быстро подошедшим по вызову человеком Сартаков ещё беседовал какое-то время, минут на пять в конце выслав меня из кабинета. После же этих пяти минут Сартаков буквально выбежал из дверей кабинета в коридор, распрощался со мной и своим знакомым и пожелал мне удачи.
Знакомый этот какое-то время меня мурыжил, задавая мне не совсем понятные вопросы, после чего отвел в какой-то спецотдел, где мне выдали целую кипу бумаг — тестов, которые я заполнял, сидя в полном одиночестве в большом и светлом кабинете несколько часов подряд.
Работник этого спецотдела, прежде чем я начал заполнять тесты, объяснил мне, где здесь туалет и где его самого можно будет найти, когда я тесты заполню.
Итак, я какое-то время провозился с тестами, после чего отнёс их куда надо, и потом мне сказали, чтобы я подошёл опять к знакомому Сартакова — и уже он мне расскажет, что делать дальше.
Но дальше ничего особенного не происходит — мне просто сообщают, что на анализ тестов необходимо какое-то время, так что я должен подождать. Несколько дней — и мне обязательно позвонят.
— Саратаков хотел попробовать устроить вас на работу не на бумажную должность, типа работника архива, а куда-нибудь в отдел анализа, или вообще — хоть как-то — но в двинуть в настоящую разведку, может быть даже под свое руководство. Там и интересно, и свежая кровь нужна. Так что он, пока у него есть такая возможность, хотел бы поставить там своих людей. И работать они будут, и сами, если получится, двигаться по карьерной лестнице, и ему важную информацию, если придётся, передадут.
И тут я начинаю подозревать, что меня хотят усадить куда-то шпионить за другими.
— Влип. — Говорю я сам себе уже стоя на Лубянской площади, перед лестницей в подземный переход. — Буду стучать на каких-то там перцев, копошиться в чьём-то грязном белье, да и вообще…
Правда я ещё не знаю, что значит это самое моё «вообще», впрочем, как представляется, за рога меня в КГБ никто не тянет, и у меня все еще есть возможность отказаться.
Китай-город сияет солнцем. Памятник героям Плевны, со всех сторон облепленный сами знаете кем, стоит, страдальчески, своим черным пятном ярко диссонируя с окружающим его праздником жизни.
На ходу раскуривая маленькую сигарилку, я стараюсь несколько ускориться, и лишь отойдя от памятника метров на двести, удалившись от скопищ «нетрадиционалов» сбавляю шаг.
Славянская площадь бурлит молодёжью с пивом, и я, по Варварке почти дойдя до Красной площади, сворачиваю к набережной.
По дороге мне в голову все лезут вопросы из тестов, на которые я отвечал. Там было очень много вопросов о состоянии моего здоровья, особенно психического, так, что на некоторые из них мне пришлось отвечать лживо. Меня всё беспокоит, что кто-то когда-нибудь узнает о моих галлюцинациях, которые приключались со мной некогда, да, впрочем и о недавних происшествиях на даче, которые я так же считаю яркими и четкими, чрезмерно даже, как на Яву, но все же плодами моего воображения.