Адельберт фон Шамиссо
Бедный Генрих
Отчего бы замку, в самом деле,
Средь прекрасной Швабии тужить?
Лестницы и лавочки замшели,
В башнях замка совы стали жить…
Рыцарь Генрих, славный и удалый,
Юности отрада и цветок,
Доблести чистейшее зерцало,
Силы меч и нежности поток,
Истины глашатай, веры светоч,
Пострадавшим помощь и приют,
Знамя для друзей… Но как же это?!
Как же рок затмил звезду твою?!
Грозно бич в Деснице Божьей взвился,
Избранного тяжко поразил –
Гадкою проказой он покрылся
И лишился всех, кто рядом был.
Хутор одинокий на опушке,
Генрих в нём прибежище нашёл.
Где старик-слуга с женой старушкой,
Там бедняге стало хорошо –
Дочка их, которую он в шутку
Маленькой супругой называл,
Скрашивала каждую минутку
Той тоски, что он терпел едва.
Так прошло без малого три года,
Безутешно он себя терзал,
Но старик однажды мимоходом
Генриху участливо сказал:
– Сокрушаться, сударь, Вам негоже!
В Монпелье, в Салерно, говорят,
Корифеи есть и, очень может,
Вас они от хвори исцелят?!
Бедный Генрих усмехнулся вяло:
– Я уже и там, и там бывал,
Но на хворь оно не повлияло,
Ведь никто надежды мне не дал.
Лишь один поведал мне в Салерно,
Как меня возможно излечить,
Только тем не дал ключей от скверны,
Но предрёк всю жизнь её влачить.
А старик: "Вы ПРЯМО говорите!" –
Генрих не заставил долго ждать:
– Врач сказал: "Вы девушку найдите,
Что решится из-за Вас страдать,
Дав, благоволя без принуждений,
Вырезать ей сердце из груди.
Как найдёте – так настанет время
Вам за исцелением прийти."
Вслед за этим оба замолчали,
И образовалась пустота –
Дочку старика не замечали,
Что тихонько всхлипывала там.
Старики легли – и дочка тут же,
Как всегда, легла в ногах у них,
Только сон не шёл, и сердце ужас
Рвал, не дав покоя ни на миг:
Думала она о господине,
Слёзы в ноги к старикам текли
Так, что те в испуге пробудились,
Но понять ребёнка не могли.
Попытались выяснить, в чём дело,
Мягко – позже строго – наконец
Дочка скрыть причины не сумела
И призналась: "Думать горько мне…
Нет ЕГО прекраснее на свете,
И за что ЕМУ его беда?!"
Старики согласны были с этим:
"То, что ОН хороший – это да!
Но на всё на свете Воля Божья –
Судьбы Бог вершит и гнёт пути,
А слезами делу не поможешь,
Так что убиваться прекрати!"
Девочку они угомонили,
Но лежала, не смыкая глаз,
До утра и целый день не в силе
Совладать с тоской она была.
Да и ночь покоя не сулила,
Только мысль запала в сердце вдруг –
Эта мысль ребёнка захватила,
И спокойней стало ей к утру,
И она повеселела даже,
Перед Богом утвердившись в том,
Что под нож она покорно ляжет,
Но сомненья хлынули потом:
А возьмёт ли Генрих жертву эту?
А поймут ли старики её?…
И опять покоя нет как нету,
И опять бедняжка слёзы льёт…
Вот отец уже проснулся снова
И спросонья на неё ворчит:
– Ты ребёнок глупый – право слово!
Только Бог и может излечить… –
Дочь на это тихо отвечает:
– Господин упомянул о том,
Что ему тотчас же полегчает,
Если будет кто-нибудь готов
Жизнь за тО отдать по доброй воле…
Я готова – умоляю вас:
Не противьтесь – я готова к боли,
Видит Бог… И весь на этом сказ!
Старики оторопели прямо,
И отец потерянно сказал:
– Ты дитя, и как дитя упряма,
Смерти ты не видела в глаза!
Обещаешь то, что не под силу…
Прекрати мечтать про смерть и боль,
Не пугай же нас, ребёнок милый,
Спи сама и нам поспать позволь!
Присмирела девочка и молча
Пролежала до утра без сна,
Днём грустила горько, ну, а ночью
В третий раз расплакалась она.
Тут и мать расплакалась, не сдюжив:
– Не своди нас, милая, с ума,
Не лишай опоры, так нам нужной,
Нашу жизнь не превращай в кошмар!
Дочь на это кротко отвечала:
– Боже, дай мне объяснить суметь!
Не страданий я себе искала,
Не на горе вам пойду на смерть,
Не наивно говорю, ведь было
Время к смерти присмотреться мне,
И, как тО живущему под силу,
Представляю смерть и я вполне.
Умирать придётся всем когда-то,
Ждут иные старости в трудах,
А друзьям разгула и разврата
Лучше б не родиться никогда.
Мне счастливый жребий выпадает –
Телом, во спасение души,
Я совсем недолго пострадаю –
Дайте ж мне мой подвиг совершить!
Люди говорят, что я пригожа: