— Да, плохо, видно, кума.
— А вы сами представьте себе, кум. Муж погиб на войне, двух старших сыновей постигла та же участь, а я тут вот маюсь одна с вашим крестником да с внучкой-сироткой, что осталась после тетки Асунсьон, да будет ей пухом земля. Девчонка небось сейчас пошла искать дикие сливы — уж больно голод мучит.
Повстанец повернулся к мальчику, который внимательно разглядывал саблю, лежавшую на табурете, и сказал:
— А крестник мой уж совсем большой парень, он вам и помогать может, кума.
— Охоты у него хоть отбавляй, да вот все война… И когда она кончится?..
— Это еще не скоро. Сейчас пока и думать об этом нечего. Победа в конце концов будет за нами, потому как правое дело всегда побеждает, но враг пока еще силен. Не убей у нас генерала Самору, мы бы уж давно были бы в Каракасе. Но, как говорится, всегда на бога надейся, а сам не плошай.
Мальчик пристально разглядывал саблю, вынув ее из кожаных ножен. Он трогал пальцем острое жало клинка и с восхищением вертел его в руках, разыскивая на блестящей поверхности следы засохшей вражеской крови. В восхищении мальчика не было ни грана мстительного чувства — просто детская душа была очарована блеском стали, олицетворявшей в его сознании образ войны. На войну уходили храбрые, отважные люди, которых она превращала в легендарных героев, овеянных немеркнущей славой, в предводителей, за которыми шли несметные толпы вооруженных людей… Война была красивым зрелищем с блестящими медными трубами, грохочущими барабанами, развевающимися знаменами и сверкающими на солнце шпагами. Настоящее мужское дело!
Женщина с обветренным, почерневшим лицом прервала свой рассказ о горестях и невзгодах, заметив, с каким упоением ее сын рассматривает саблю. Она подала знак куму, чтобы и он взглянул на своего крестника, и на лице ее появилась горькая улыбка покорности перед неизбежной судьбой.
Рамон Ноласко долго смотрел на мальчугана и наконец спросил:
— Тебе нравится эта сабля, крестник? А не хотел бы ты иметь такую же, чтоб все видели, что ты настоящий мужчина?
Очень хотел бы, — ответил мальчик, не спуская с повстанца восхищенных глаз. — Я тоже хочу быть таким же храбрым, как и вы.
— Гм, — хмыкнула мать. — Вы слышали, кум? Вот какая помощь мне будет от него.
Рамон Ноласко, не обращая внимания на ее слова, спросил мальчика:
— А ты бы пошел сейчас со мной?
— Если б мама разрешила…
— Отпустите его со мной, кума. Уж чему суждено, того не миновать. Отпустите его со мной, и я сделаю из него настоящего человека для нашего народного дела. Я уж за ним присмотрю.
Мать покорно ответила:
— Берите его, кум. Вы сами сказали, чему суждено случиться, того не миновать, и чем раньше, тем лучше. Все мои ушли из дому на войну, и муж и сыновья, один этот малец оставался, а теперь уйдет и он. Чего доброго другие увели бы его насильно, да еще не дай бог в правительственные войска. Уже лучше берите его вы.
А через несколько часов мальчуган уже ехал на крупе командирского коня. Отряд уходил в вечерние сумерки. А на пороге ранчо стояла женщина и, гладя по головке плачущую девочку, успокаивала ее:
— Не плачь, дочка. Вот мы и остались одни. Завтра возьмем нашего старенького осла и тощего поросенка и пойдем по свету просить милостыню. Кум сказал, что господь за нас. Да будет так, да сохранит он мне моих сыночков!
Примерно в лиге от устья Унаро, разлившегося широким плесом, — прощаясь с зимой, лили бурные ливни, — прямо против дороги стояла переправа с паромом. На левом, изрытом оврагами берегу примостился домик паромщика. Надвигалась ночь, по небу плыли огромные черные тучи, возвещавшие грозу. К Домику подошло человек десять солдат, оставшихся от разбитого федералистами батальона правительственных войск.
Шли они вразброд, оборванные и грязные; у двоих солдат головы были обмотаны окровавленными тряпками; во главе этого отряда шел сержант. Подойдя к переправе, громко бранясь, он крикнул;
— Куда сбежал паромщик? Пускай сейчас же перевозит нас на тот берег, если не хочет, чтобы мы подожгли его халупу!
На крики сержанта из домика высунулась женщина, за подол которой держались две чумазые девочки, одетые в лохмотья; дрожащим голосом женщина ответила:
— Ах, сеньор! Паромщика, моего мужа, третьего дня увели с собой проклятые федералисты. Я тут осталась одна с детишками.
— Ну так езжайте вы с нами, коли не хотите, чтобы мы оставили паром на том берегу.
— Ах, сеньор! — простонала женщина. — Я не умею управлять этим паромом. А с того берега мне и вовсе не добраться: река теперь очень бурная и меня снесет течением. Берите паром сами, а на том берегу привяжете его.